Черный ящик Цереры

В открытых дождю и ветру кустах замер голодный затравленный зверь.

Когда-то у него было имя. Крупные политические статьи он подписывал полностью: Август Карстнер, корреспонденции и фельетоны — А. Карстнер, короткие заметки — просто А. К.

Теперь же он откликался только на номер. Мир сузился до линии горизонта. Существовало только то, что можно было слышать, осязать, видеть…

Он осторожно раздвинул упругие елочки и медленно приподнял голову. Шоссе блестело, как матовое серебро. Прибитая ночным дождем трава пахла осенью. За автострадой лежала болотистая низина, тонувшая в насыщенном водяной пылью тумане.

Он поежился при одной только мысли, что ему еще предстоит идти по этой низине, догоняя съеденный туманом горизонт. Ботинки его были разбиты вконец, мышиные брюки с желтым лагерным кантом промокли и отяжелели от налипшей глины. Нервное напряжение постепенно спадало. Карстнер почувствовал усталость и боль в ногах. Ему захотелось опять прижаться щекой к мокрой жухлой траве, бессильно распластать руки и никуда не стремиться. Но еще больше хотелось есть.

Он подумал, что через какой-нибудь час в лагере начнут раздавать горячий кофе и липкий тяжелый хлеб, и ощутил даже некоторое сожаление. Но острая спазма в желудке и судорога в гортани отвлекли его от мыслей о лагере. Он закрыл глаза и с усилием проглотил скупую слюну. Стало легче. Туман постепенно таял. Но, делаясь менее осязаемым, он приобретал запах, щекочущий морозный запах разведенного в воде крахмала. Карстнер закашлялся. Уткнувшись в рукав мокрого, пахнущего псиной ватника, он заглушил сотрясавший его кашель и вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.

До темноты оставалось часов девять, и Карстнер не знал, сумеет ли он дождаться ночи. Дотянувшись зубами до ветки, он откусил хвоинку и с наслаждением ощутил ее пронзительный вкус. Рот сейчас же наполнился жадной горячей слюной. Карстнер проглотил ее и откусил еще одну жесткую колючую иглу.

Он уже давно научился не замечать хода времени. Время обладает способностью тянуться, как вязкая смола, и утекать быстрыми струйками воды. Все зависит только от себя. Карстнер закрыл глаза, и время стало обтекать его.

Команду, в которой был Карстнер, повезли на ночные работы. Прорывая завесу дождя, фары гнали перед машиной пузырящуюся ноздреватую воду. Скользившие в небе лучи прожекторов освещали серебристые колбасы аэростатов. Призрачные световые блики пробегали по мокрым лицам, маслянисто блестели на толстых прутьях клетки и гасли в стремительно падающих каплях дождя.

Машина остановилась перед шлагбаумом. Одноколейка тонула в черном невидимом лесу. Хлопнула дверца. Кто-то грузно прыгнул на мокрую землю. Еще раз хлопнула дверца. Эсэсовцы перекинулись несколькими фразами, и стало тихо. Вспыхнул фонарик, световой круг, ослепляя, пробежал по лицам.

Лязгнули цепи, и задний борт отвалился. Звякнул ключ, со скрежетом поползла задвижка. Эсэсовец открыл клетку. Люди замерли.

— Живо! В колонну по четыре! Живо!

Они прыгали на скользкую упругую землю, ничего не видя, прямо на слепящий свет.

— Смирно!

Орднунгдинст [2] проверил людей и выровнял шеренги. Карстнер уловил запах сигаретного дыма. Ноздри его затрепетали. Красный огонек дрогнул и, рванувшись в темноту, описал параболу. Карстнер механически отметил место, куда упал окурок. Но поднять его не смог. Команда побрела вдоль одноколейки.

— Живей!..

Они пошли быстрее, но стали чаще спотыкаться. Когда кто-нибудь падал, все останавливались, и орднунгдинст пускал в ход дубинку.

Шли минут сорок. Невдалеке мигнул огонек, три раза мигнул и погас. Эсэсовец приказал остановиться и пошел вперед. Через некоторое время он вернулся и велел идти дальше. Карстнер смотрел себе под ноги, но ничего не видел. Он боялся поднять голову — ему почему-то казалось, что он тогда неминуемо споткнется и упадет. Когда команда остановилась, он огляделся.

На деревьях висели светильники. Лампочки тускло освещали большую поляну и медленный дождь над ней. Мокрым блеском отливали буксы четырех товарных вагонов. От светильников тянулись провода в резиновой изоляции. Точно лианы, опутывали они сосновые стволы и пропадали где-то в черноте невидимого леса. Очевидно, там находилась передвижная электростанция. Одноколейка обрывалась прямо на поляне. Отцепленные вагоны стояли почти у самого конца полотна. Несколько поодаль пыхтела автомотриса, возле которой покуривали двое эсэсовцев в блестящих резиновых плащах.

Шелест дождя гасил звуки. Веки сделались тяжелыми, хотелось спать.

Карстнер вместе с пятью другими хефтлинками должен был разгрузить вагон. Второй слева.

Где-то забухали зенитки. Завыла сирена. В небе скрестились чахлые ходули прожекторов.

— Стой! Назад! — заорал эсэсовец.

Команда вновь выстроилась в шеренги по четыре. Эсэсовец велел всем лечь лицом вниз.

— Если хоть одна сволочь шевельнется, перестреляем всех без предупреждения, — услышал Карстнер тихий голос.

Холодные капли неторопливо долбили затылок. Когда промокла вся спина, Карстнер перестал чувствовать отдельные капли.

Над ним гудели самолеты. Разрывы зенитных снарядов больно отдавались в барабанных перепонках. Тарахтели крупнокалиберные пулеметы. Земля пахла прелой хвоей.

Потом послышался свист. Нарастающий и неотвратимый. Казалось, он отзывается в спинном мозгу. Карстнер опять различил холодные удары отдельных капель. И вдруг стало светло. Он сразу увидел рыжие травинки, сосновые иглы, полусгнившую черную шишку. Что-то рвануло. Уши забило нестерпимой болью. Карстнер раскрыл рот. Трава сделалась малиново-красной. Яркий свет сменился дымной тенью, и вновь полыхнул свет. В ветвях зашелестели осколки. По земле застучали гравий и щепки.