Черный
Шрифт:
– Как он будет орать, если я его убью?
– Папа вовсе не велел нам его убивать, - спорил брат.
– Нет, велел, - сказал я.
– Ты сам слышал!
Братишка в испуге убежал. Я нашел веревку, сделал петлю, надел ее на шею котенку, перекинул веревку через гвоздь и потянул. Котенок задыхался, истекал слюной, крутился, извивался, судорожно бил лапками в воздухе, потом рот его открылся, наружу безжизненно вывалился бледно-розовый язычок. Я привязал веревку к гвоздю и отправился искать брата. Он прятался за углом дома.
– Все, убил, - прошептал я.
– Ой, что ты, зачем?
– Чтобы не мешал папе спать, - сказал
– Да он же не велел тебе убивать котенка!
– сказал брат.
– Зачем же он тогда сказал: "Убейте его"?
Брат не ответил, он в ужасе смотрел на висящего на веревке котенка.
– Котенок тебе отомстит, - припугнул он меня.
– Как он мне отомстит? Он же не дышит.
– Пойду маме расскажу, - сказал брат и убежал в дом.
Я ждал, готовый защищаться словами, которые опрометчиво обронил отец, я предвкушал, как повторю их ему, хотя я отлично знал, что он сказал их в гневе. Мать быстрыми шагами приближалась ко мне, вытирая на ходу руки о фартук. Она увидела повешенного котенка, остановилась как вкопанная и побледнела.
– Господи боже, что ты сделал!
– Котенок пищал, и папа велел его убить.
– Дурачок!
– сказала она.
– Отец тебя выпорет!
– Но он же сам велел мне его убить.
– Что ты глупости болтаешь!
Она схватила меня за руку, подтащила к постели отца и рассказала ему, что произошло.
– Да ты что, сдурел?
– разъярился отец.
– Ведь ты же сам велел мне его убить.
– Убирайся прочь с моих глаз, пока я тебя не выпорол!
– с отвращением сказал отец и повернулся к нам спиной.
Это была моя первая победа над отцом. Я доказал ему, что понял его слова буквально, и он не мог меня наказать, не потеряв свой авторитет. Я был счастлив, потому что наконец-то нашел способ высказать ему в лицо свое осуждение. Я заставил его почувствовать, что, если он выпорет меня за убийство котенка, я никогда больше не приму его слова всерьез. Я дал ему понять, что считаю его жестоким, и сделал это так, что он не мог меня наказать.
Но мать, существо более впечатлительное, принялась корить меня за преступление, которое я совершил, отняв чужую жизнь, и я пришел в ужас. Корила она меня весь день, и я в конце концов уверовал, что тысячи невидимых демонов готовят мне страшную месть. Приближался вечер, тревога моя росла, я уже боялся войти один в пустую комнату.
– Тебе никогда не искупить своей вины, - говорила мать.
– Я больше не буду, - лепетал я.
– Твое "больше не буду" котенка не оживит.
Самое страшное случилось, когда я собрался ложиться спать: мать приказала мне выйти на темную улицу, вырыть могилку и похоронить котенка.
– Не пойду!
– закричал я, уверенный, что, как только я выйду за дверь, меня схватит злой дух.
– Иди похорони бедного котенка, - велела мать.
– Я боюсь!
– А котенок не боялся, когда ты его душил?
– Да ведь он же был котенок, - объяснял я.
– Он был живой, - отвечала она.
– Ты можешь его оживить?
– Но это же папа велел мне убить его, - говорил я, пытаясь переложить вину на отца.
Мать влепила мне затрещину.
– Не ври! Ты знаешь, что он тебе велел сделать!
– Нет, не знаю!
– кричал я.
Она сунула мне в руки маленькую лопатку.
– Иди, вырой яму и похорони котенка!
Заливаясь слезами, я вышел в глухую ночь, от страха у меня тряслись поджилки. Я знал, что котенок мертв, но слова матери вновь оживили его в моем воображении. Что он сделает, когда я до него дотронусь? Выцарапает мне глаза? Я ощупью двигался к мертвому котенку, а за моей спиной, невидимая в темноте, стояла мать, и ее голос откуда-то издали гнал меня вперед.
– Мама, пойдем со мной, помоги мне, - умолял я.
– Ты не помог котенку, почему же я должна тебе помогать?
– спросила она насмешливо из грозной темноты.
– Я не могу до него дотронуться, - хныкал я, чувствуя, с каким упреком смотрит на меня котенок.
– Отвяжи его!
– приказала мать.
Дрожащими руками я снял веревку, и котенок упал на асфальт со стуком, который еще много дней и ночей отдавался в моем сознании. Потом, подчиняясь голосу матери, я ощупью нашел, где кончается асфальт, выкопал в земле ямку и похоронил окоченевшего котенка; когда я прикоснулся к его холодному телу, моя кожа покрылась мурашками. Засыпав могилку, я вздохнул и побрел к дому, но мать схватила меня за руку и снова подвела к могиле котенка.
– Закрой глаза и повторяй за мной, - сказала она.
Я изо всех сил зажмурился, крепко вцепившись в ее руку.
– Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил...
– Любимый боже, отец наш, прости меня, ибо я не ведал, что творил, повторял я.
– И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка...
– И пощади мою бедную жизнь, хотя я не пощадил жизни котенка.
– И когда я сегодня засну, не отнимай у меня дыхание жизни...
Я открыл рот, чтобы повторить за ней, но язык у меня прилип к гортани. Мозг сковало ужасом. Я представил себе, как я судорожно ловлю ртом воздух и умираю во сне. Я вырвался от матери и убежал в темноту, рыдая и трясясь от страха.
– Я больше не буду, никогда не буду!
– кричал я.
Мать звала меня и звала, но я не шел.
– Ладно, думаю, ты запомнишь этот урок, - сказала она.
Полный раскаяния, я отправился спать, надеясь, что никогда в жизни больше не увижу ни одного котенка.
Голод завладел мною незаметно, и сначала я даже не понимал, что со мной происходит. Я всегда хотел есть, когда играл; но теперь я просыпался ночью, и голод стоял у моей постели, мрачно наблюдая за мной. Голод, который я знал раньше, не был злобным, жестоким врагом - то был привычный, обыкновенный голод, который заставлял меня постоянно просить хлеба, и, когда я съедал корку-другую, наступало облегчение. Но этот новый голод сбивал меня с толку, пугал, делал настойчивым и злым. Когда я просил есть, мать теперь наливала мне чашку чая, чай на минуту-другую успокаивал требования желудка, но потом голод вновь начинал беспощадно терзать мой желудок, скручивать до боли внутренности. Голова кружилась, все плыло перед глазами. Мне уже не хотелось играть, и впервые в жизни я вынужден был задуматься над тем, что же со мной происходит.
– Мам, я есть хочу, - пожаловался я однажды.
– Разевай рот - я вскочу, - пошутила она, чтобы рассмешить меня и отвлечь.
– Как - вскочишь?
– Очень просто.
– А зачем?
– Ты же сказал, что хочешь есть, - улыбнулась она.
Я понял, что она меня дразнит, и рассердился.
– Да, я хочу есть! Дай мне что-нибудь!
– Подожди, сынок.
– А я хочу сейчас.
– Сейчас ничего нет, - сказала мать.
– Почему?
– Нет - и все, - объяснила она.