Черстин и я
Шрифт:
— Шестьсот! — предложил папа.
— Шестьсот пятьдесят! — выкрикнул крестьянин из Лёвхульта.
Я так нервничала, что даже подпрыгнула!
— Семьсот! — предложил папа.
Я сложила руки, словно для молитвы. Наступила долгая пауза.
— Семьсот пятьдесят! — выкрикнул крестьянин из Лёвхульта.
Я могла бы убить его голыми руками…
Вид у папы был совершенно подавленный, и после некоторого колебания он сказал:
— Семьсот семьдесят пять!
Я вперила взгляд в крестьянина из Лёвхульта и подумала: если он теперь поднимет цену, я умру, а после смерти стану являться, как
— Восемьсот пятьдесят!
Это кричала я сама. Начался легкий переполох. Старики крестьяне, обернувшись, глядели на меня, аукционщик же вопросительно посмотрел на папу.
— Это моя дочь, — сказал папа, — и я отвечаю за ее предложение.
Крестьянин из Лёвхульта, казалось, немного растерялся.
— Восемьсот пятьдесят — раз, восемьсот пятьдесят — два, восемьсот пятьдесят — три! — произнес аукционщик.
Я не спускала глаз с крестьянина из Лёвхульта, и, по-видимому, у меня был такой кошмарный вид, что он не осмелился предложить более высокую цену, а может, эта история уже не казалась ему такой забавной, потому что он промолчал. И молоток упал. Сноповязалка была нашей. А Черстин и я обняли друг друга и в радостном похмелье исполнили воинственный танец.
«Надежные и хорошо известные покупатели получают отсрочку платежа на шесть месяцев», — было написано в объявлении. А сегодня папа выглядел таким надежным и хорошо известным как никогда! Значит, мы успеем наскрести необходимую сумму, прежде чем ее у нас потребуют. Юхан сказал, что, во всяком случае, для такой прекрасной сноповязалки цена невысокая. А папа казался довольным и веселым.
Через несколько дней нам доставили ее домой. Сноповязалка стояла на скотном дворе, и все наше семейство ходило вокруг и рассматривало ее, словно какой-то древний ковчег [50] , в котором хранились ветхозаветные скрижали.
50
Обрамленный золотом ящик, содержащий доски, таблицы с написанными на них священными текстами (истор.).
Папа захотел немедленно испытать сноповязалку, но Юхан сказал:
— Погоди-ка ужо, господин майор, — покедова рожь созрет.
Папа меж тем настаивал на своем противоестественном желании. Он хотел, чтобы Юхан запряг лошадей в сноповязалку и они испытали бы ее на ржаном поле, ну только немножко, немножко, ну совсем немножко…
Юхан страшно возмутился:
— Сдается мне, господин майор вовсе спятил! Па мне, дак ему и в самом делеэнто делыть ни к чаму!
Однако Черстин сказала:
— Не будь, Юхан, так жесток! Разве ты не понимаешь: это все равно что подарить мальчишке на Рождество игрушечный поезд, а потом потребовать — пусть, мол, дождется Пасхи, чтобы поиграть с ним.
И Юхан, бурча, запряг Блаккен, Сиккен и Бленду в сноповязалку, и впечатляющее представление на ржаном поле началось. Все, что жило и дышало в усадьбе Лильхамра, присутствовало там в качестве публики. Сноповязалка тронулась в путь и, о радость, начала услужливо выплевывать нарядно связанные снопы! Папа же выглядел таким высокомерным, словно он сам, а не Мак-Кормик сконструировал это чудо.
— Подумать только, все изменилось с тех пор, как я был ребенком, — сказал он. — Помню, тогда четыре работника сначала скашивали рожь, а за каждым косарем шла женщина, собиравшая урожай, а потом являлись еще четыре женщины, связывавшие рожь в снопы. Двенадцать человек требовалось для этой работы, а теперь Юхан выполняет ее совершенно один и при этом сидит себе спокойно на сноповязалке и разъезжает по полю, что твой граф!
— Да, уж в техные времена были люди в Швеции, которые хотели быть землепашцами. А ноне подались они все вместе в город, вот и корячиться заместо их должны машины, — сказал Юхан.
Папа и Юхан, углубившись в эту тему и дав волю фантазии, рисовали картину будущего. Папа считал, что работники тогда будут вовсе не нужны. Только крестьянин проснется поутру, как ему понадобится лишь нажать сколько-то кнопок, и — раз! — множество машин и заработает. Откроются люки, из которых посыплется корм для коров и лошадей. Не успеешь и глазом моргнуть, как с потолка протянутся длинные автоматические руки, которые сразу же начнут чистить лошадей. Молоко от коровы польется прямо в длинную трубу на молокозавод. Сено будет скошено самоманеврирующей по полю сенокосилкой и, высыхая по дороге, станет задуваться на сеновал с помощью вентиляторной трубы. Юхан с сияющими глазами слушал папу, а я понимала, как у него и у папы прямо-таки чешутся руки, так им не терпится поскорее нажать на эти самые кнопки и поглядеть, как сразу заработают все эти машины.
— Да, а еще бы завести агромадный агрегат, чтобы разбрызгивал навоз прямехонько от коров через ворота скотного двора да на поля, — с воодушевлением произнес Юхан.
Но тут Черстин сказала, что попросила бы сообщить ей заранее, когда они нажмут на все эти кнопки, чтобы она могла провести тот день дома за чтением интересной книги.
В ожидании всех этих технических шедевров мы пока откровенно радовались нашей сноповязалке. Но Юхан сказал, что в здешнем приходе вплоть до третьего и четвертого поколения будут рассказывать о том, что однажды летом учудил этот психованый майор из усадьбы Лильхамра еще до того, как рожь созрела.
В тот вечер лошадям задали сытный корм.
Мне же, по правде говоря, чтобы взбодриться, требовался еще один-другой аукцион. Мое настроение большей частью было на нуле. Я ничего не говорила ни одной живой душе, даже Черстин. Но однажды вечером, когда я переодевалась, чтобы пойти погулять с Кристером, Черстин, сидя на краешке своей кровати и глядя на меня, вдруг сказала:
— Черт побери, как же подло ты себя ведешь!
— Разговаривай с больной поласковей, — дрожащим голосом сказала я, так как именно тогда ее неодобрение было больше того, что я могла вынести. — И подумай о том, что ты гораздо старше и разумнее!