Черта (сборник)
Шрифт:
Гораздо меньше нареканий со стороны как «верхов», так и «низов» общества, вызывали местечковые евреи-ремесленники. Местное население с удовольствием пользовалось результатами их труда, как правило квалифицированного, а государство даже пробовало решать с их помощью некоторые хозяйственные проблемы, причем в масштабах куда более крупных, нежели местечковые. Например, в целом ряде эпизодов российской истории евреи-ремесленники получали право на выход из Черты и переселение в большие города. Конечно, такими льготами пользовались и дипломированные врачи, и адвокаты, но в данном случае мы говорим именно о жителях местечек и их традиционных занятиях. А было таких, как считается, не менее трети населения.
Местом встречи еврейских ремесленников и торговцев с нееврейским населением окружающих деревень была рыночная площадь штетла – один из неотъемлемых элементов устройства еврейского местечка. Социально-культурное и общественное значение этого места выходило далеко за рамки собственно торговли. Здесь обменивались информацией и новостями, здесь заключались сделки не только торговые, но и по разного рода «гражданским» вопросам. На площади выступали заезжие актеры и местные музыканты-клейзмеры [45] .
45
Клейзмеры – еврейские народные музыканты. Играли в бродячих ансамблях («капеллах») из нескольких исполнителей на свадьбах, бар-мицвах, ярмарках. Основным инструментом была скрипка, иногда дополнявшаяся трубами, флейтами.
Увы, но здесь же зачастую происходили и конфликты, в том числе с местным населением и крестьянами. Не раз именно на рыночной площади местечка начинались события, приводившие к погромам, перекидывавшимся затем на еврейские жилые улицы и синагогу.
Ежедневная жизнь местечка протекала однообразно, в строго регламентированных границах, охраняемых и кагалом, и общественным мнением. Но в дни праздников облик штетла преображался. Относилось это и к многочисленным религиозным праздникам, входящим в систему годичного цикла жизни религиозной общины, и к праздникам общинно-семейным, главным среди которых всегда была свадьба. Отношение к ней в еврейской общине всегда было особенным и даже – возьмем на себя смелость это утверждать – отличным от культур других народов.
Свадьба в местечке была не личным делом конкретных семей, а важнейшим эпизодом общинной жизни, сформированным и фундаментальными религиозными заповедями, и выработанными на протяжении веков традициями. Свадьбу готовили с величайшей скрупулезностью. Регламент охватывал все стадии процесса: от строгих ограничений при знакомстве молодоженов и тщательного выяснения соответствия их семей по статусу и положению до детального регулирования элементов самой праздничной церемонии.
Может быть, потому и проходили свадебные церемонии так шумно, потому и вызывали неподдельную радость и безудержное веселье жителей местечка отправляющиеся под хупу [46] молодожены, что повседневная жизнь штетла была нелегка.
46
Хупа – балдахин, под которым еврейская пара стоит во время церемонии бракосочетания, а также сама эта церемония.
Еврейская свадьба была не только шумным праздником, нарушавшим размеренную жизнь патриархального местечка. Религиозная традиция, на которой был построен быт жителей Черты, уделяла особое внимание гармоничности и преемственности этапов жизненного цикла, и отправной точкой его считалась именно свадьба – создание семьи. Тщательно продуманные процедуры и регламент всех эпизодов, разработка и подписание брачного договора (ктубы), носившего в еврейской общине обязательный характер и гарантировавшего интересы женщины – все это служило одной цели: обеспечить крепость, целостность семьи. Ее создание рассматривалось буквально как акт творения, следствием которого было рождение детей, а по сути – продолжение еврейского народа.
Внимание к детям, к воспитанию многочисленных сыновей и дочерей пользовалось в культуре патриархальных местечек столь же высоким вниманием. Безусловно, мы вряд ли найдем на земле народ, который не считал бы детей главной ценностью. Но у евреев эта ценность была особой, действительно определявшей облик, повседневную жизнь и конечную цель существования семьи. Не случайно именно удар по детям, предпринятый правительством Николая I в рамках кампании набора кантонистов, воспринимался в еврейских местечках самым страшным проявлением царского гнета за все годы существования Черты.
Традиционная многодетность была, конечно, одним из факторов, обусловливавших бедность семей, живших в тесных, скученных поселениях. Но у жителей местечек, судя по всему, даже в мыслях не было поступиться этой высшей ценностью ради улучшения материального положения.
Но детей мало было родить и накормить – согласно традиции их нужно было с малолетства готовить к предстоящей жизни. При воспитании детей особое внимание уделяли их образованию. Вне зависимости от достатка семьи (а точнее, от его отсутствия), от профессии и культурного уровня родителей, ни один ребенок, родившийся в местечке, не мог остаться без обучения. В соответствии с тысячелетними традициями обязательства семьи в первую очередь касались планомерного обучения мальчиков. Основной формой их раннего обучения в местечках был хедер – еврейская начальная школа.
Абрам Паперна, писатель и педагог, родившийся в маленьком местечке Минской губернии в 1840 году, записал в своих воспоминаниях: «Когда мне исполнилось четыре года, стали поговаривать об отдаче меня в хедер. Я очень обрадовался. Что тянуло туда мое сердце – ореол ли ученых, благоговение ли к книге (к книге относились не только как к предмету полезному, но и как к предмету дорогому: если книга нечаянно падала на пол, ее бросались поднимать и целовали, как бы прося извинения за небрежность)… Я стал проситься в хедер, и просьба моя была охотно исполнена… Окутанного в талес, мать понесла меня на руках в хедер, где я был любезно встречен учителем (меламедом), который, погладив меня по головке, посадил за стол и тут же приступил не то к занятиям, не то к проверке моих способностей. Он показал мне в молитвеннике первую букву алфавита – алеф, обращая мое внимание на ее отличительные признаки. Потом предложил мне самому отыскать ее на других страницах среди других букв. И когда мне это удалось, меня осыпали поцелуями, а сверху на стол посыпались конфеты и монеты, причем меня уверяли, что это ангелы… бросают мне дары, и что эти дары будут постоянно сыпаться на меня, если я буду послушен и прилежен».
А вот как вспоминал школу Шолом-Алейхем: «Маленькая, покосившаяся крестьянская хатка на курьих ножках, крытая соломой, а иногда и вовсе без крыши, как без шапки. Одно оконце, в лучшем случае два. Выбитое стекло заклеено бумагой или заткнуто подушкой. Пол обмазан глиной, а под праздник и накануне субботы посыпан песком. Б'oльшую часть комнаты занимает печь с лежанкой. На лежанке спит учитель, на печи – его дети. У стены стоит кровать жены учителя. Там, на кровати, на белой простынке лежит тоненький лист раскатанного теста, выделанные коржики или баранки (если жена учителя печет их на продажу), иногда ребенок (если он опасно болен)… Длинный стол посреди хаты с двумя длинными скамьями – это и есть собственно хедер, «школа», где учитель занимается со своими учениками. Здесь все кричат – и учитель, и его ученики. Дети учителя, играющие на печи, – тоже кричат. Жена учителя, которая кричит на своих детей, чтобы они не кричали… Так выглядел воронковский хедер. Немногим лучше выглядел хедер в большом городе Переяславе».
Смешанные чувства возникают при чтении подобных воспоминаний. Но за внешней неустроенностью, неаккуратностью и вовсе не академическим характером такого рода образования следует видеть не только местечковый колорит. С одной стороны, все в хедерах было построено на ознакомлении детей с основами религиозного образа жизни и на подготовке к нему. С другой, там формировались образовательные навыки, развивались способности, закладывались основы невероятных учебных успехов этих мальчиков – стоило им преодолеть определенную черту (во всех смыслах) и шагнуть за порог замкнутого мира местечек, в светские учебные заведения – училища, гимназии и университеты.