Чертово 2: Мертвое городище
Шрифт:
– Рассказывай! – надменным тоном произнес мужчина.
Полицейский не отводил от Мирона ядовитого взгляда и ждал, когда подозреваемый заговорит. Для лейтенанта это было привычным делом, не отнимающим много времени. Лишь в редких случаях требовалось терпение, так как убийца сознавался не сразу. Мирон виделся полицейскому именно любителем водить за нос.
Лейтенант включил запись на диктофоне и поставил его на стол. Черная коробочка с тремя кнопками сбоку выглядела совсем непритязательно. Маленькая и заметно потертая, она, похоже, сменила не одного хозяина, и в итоге судьба привела ее на службу закону. На месте отклеенной бумажки с английским названием аппарата виднелось написанное белым несмывающимся маркером слово «Дамир». Вероятно, так звали полицейского с резкими чертами лица и нелепым пушком под носом.
– Когда ты познакомился с ними? – без толики сострадания спросил он.
Лицо Ушакова скисло от нежелания вспоминать пережитый кошмар. Он поднял утомленные глаза, под которыми набухла синяя от недосыпа кожа. Мирон вытер влажный нос, набрался воздуха и принялся говорить, быстро, проглатывая часть слогов. Некоторые слова он и вовсе опускал или терял в потоке сознания:
– Я приехал в Сосенский 13 сентября. Утро… Я прибыл туда утром. Время не помню, но незадолго до полудня, – Мирон нервно потер щеку, шмыгнул носом и посмотрел на лейтенанта. – Можно мне присесть? Я больше не могу стоять, очень холодно!
Мужчина снисходительно задрал подбородок, вытянул дубинку и вильнул ею, тем самым одобрив просьбу Ушакова. Мирон присел на койку, поднял пятки и, впившись бездушным взором в исцарапанную стену, продолжил изливать содержимое своей памяти:
– С трудом помню как, но я добрался до Чертова городища. Оно там, неподалеку от города, в глубине леса. Они были там, все они…
– Кто они? – спросил полицейский.
– Леся… – он поднял испуганные глаза и спросил: – Это она? Леся меня сдала? Я ведь никого пальцем не тронул. Почему она так со мной?
– Не отвлекайся, Ушаков, – перебил полицейский. – Кто там еще был?
– Юля, ее я запомнил хорошо. Как звали парня Юли, я не помню… точнее, кажется, Толик. Могу ошибаться. Мы с ним почти не общались. Еще там был Кир… Кирилл. Черт, черт, это какой-то бред! Я не должен здесь находиться!
Полицейский остановил на диктофоне запись. Подступив к Ушакову, он положил на его дрожащее плечо дубинку и, склонившись почти вплотную к лицу, сказал:
– Не тебе решать, находиться здесь или нет, – он выпрямился, отступил и включил запись, а после этого задал очередной вопрос: – Почему ты убил их?
– Я не убивал! – взревел Мирон. Его лицо поголубело, а пустые до этого глаза налились кровью. Он вскочил и схватил полицейского за грудки. – Это все они… твари на той стороне!
В лютой оторопи пальцы Ушакова смяли полицейский китель. Телом играло состояние крайней взволнованности или страха, что отражался в глазах Мирона испуганным лицом загнанного в угол Дамира. Мужчина пытался оторвать от себя сбрендившего Ушакова, но тот цепко держался за него. Дубинка выпала из руки полицейского и с треском отскочила к дальней стене камеры. Мирон выл как дикий зверь, изрыгал тягучую слюну и был словно одержим нечистью.
– Это все они… они, эти существа, собранные из частей самых страшных монстров. Они лишили Юлю ноги, они убили всех! – Мирон разрывался плачем и припадком, свойственным умалишенным телам, заключенным в муки. Его руки тряслись, но крепко держали полицейского, который в детском смятении вжимался в угол.
Мирона, должно быть, слышало все здание. Он кричал, выплевывал обрывки фраз и снова рассыпался ядовитыми слезами.
Вскоре металлическая дверь открылась, и в камеру вбежал еще один полицейский. Он кинулся на помощь коллеге, ударил Мирона дубинкой по спине и отбросил его на койку. Дамир отшатнулся. Он не мог надышаться и, схватившись за грудь, матерыми словечками проклинал Ушакова, пока тот в сумасшедшем неведении лежал на койке и стонал. Подоспевший на помощь повернулся к товарищу, осмотрел его с ног до головы, после чего прошептал:
– Дамир, совсем рехнулся?! Зачем к этому психу один пошел?!
Дамир вытянулся, поправил на голове фуражку, осторожным движением руки разгладил китель. Размеренными шагами подойдя к дубинке, он поднял ее и взглядом, полным ненависти, посмотрел на Ушакова.
– Он хочет соскочить, – прошипел Дамир, двигаясь к Мирону. – Решил под больного закосить!
Мирон свернулся чахлой личинкой, трясся и что-то нашептывал себе под нос. Нездоровое жужжание, слетавшее с его губ, созвучием вплеталось в симфонию писклявых излияний грызунов, наводивших шорох за пределами бетонной конуры. Веки Мирона не смыкались, а безумные глаза смотрели в одну точку, будто вымаливали пощады у стены.
Дамир приблизился к Ушакову, пребывавшему в анемичном стрессе, и замахнулся дубинкой, чтобы привести его в чувство, но движение остановил коллега. Он схватил Дамира за руку и оттащил в сторону:
– Пусть следствие с ним разбирается! – в приказном тоне изрек полицейский. – Ты только глянь на него. Ударишь, а он откинется. Тебе нужны проблемы?
Дамир отошел и выдохнул. Он пальцами сжал переносицу, сделал несколько коротких вздохов, после чего поднял тяжелый взгляд. Смотря в глаза коллеге, Дамир изобразил улыбку и произнес:
– Да, Коль, ты прав, проблемы мне ни к чему! Свадьба на носу!
– Вот и славно, – похлопал его по плечу Николай и добавил: – Нужно вести этого в допросную. Там его быстро расколют!
Повесив дубинку на пояс, Дамир подошел к Ушакову и схватил его под руку, силой поднял с койки и поставил перед собой, словно ростовую куклу. Убедившись, что Николай направился к выходу, лейтенант взглянул на босые ноги Мирона и тяжелыми берцами надавил на пальцы подозреваемого так, что тот готов был разразиться новым ором. Дамир закрыл ему рот, наклонился и прошептал на ухо:
– Ты расскажешь, куда спрятал тела, падла!
Покаяние
«Преступник ли я? Меня толкала жадность, до неприличия противный интерес к прошлому. Без капли сожаления за прогнившей душой я, как марионетка своих фантазий, врывался в ларцы тайн и жизней усопших поколений. Меня коробило, когда я прикасался к находке, омытой кровью и покрытой ржавчиной людских изъянов. Я, ослепленный влечением, даже не пытался разглядеть за ширмой личных интересов, как грязна моя натура падальщика. Еще больше забывался, когда цена находок гладила мне руки. Человек – тварь, лишенная свободы, не способная смотреть вперед и видеть свет своих поступков. Я это понял, когда столкнулся с неизвестностью, что кроется за гранью жизни, за невидимой чертой, которую переступает грешник. Должно быть, мы все таковыми являемся, ведь душа, омытая девственным ручьем, не окажется там, не почувствует холод и не услышит оглушительную тишину, за которой кроется смертное дыхание нелепых сущностей, созданных в чертогах загноенного ума.