Чертово колесо
Шрифт:
— Я же тебя предупреждал — за Дениса отвечаешь лично! Чтоб никаких таблеток!.. А ты что вытворяешь?!
Оправдания Прибылова выглядели как жалкий лепет провинившегося школьника в кабинете строгого директора:
— Мы и не продавали! Можете у бармена спросить. Кто ж знал, что этот питерский в драку полезет?.. Всего не предусмотришь.
— Мне на твои оправдания... Тьфу! Наплевать и растереть, понял?! — Ремизов гаркнул так, что секретарша в приемной слегка подпрыгнула от неожиданности.— Я одно знаю! Денис у тебя был! Живой и здоровый!.. А теперь его нет!
Прибылов опустил голову, пробормотав негромкой скороговоркой:
— Я вас, Федор Сергеевич, понимаю... Это трагедия. Единственный сын...
— Мне от твоего понимания... — Мэр резко махнул ребром ладони: — Знаешь?
— Федор Сергеевич, но это же чистая случайность! Драка где угодно могла произойти!..
Ремизов снова принялся мерить шагами казенный кабинет. Все эти жалкие оправдания он уже не слушал. Хуже всего было то, что он понимал: часть вины за смерть сына лежит на нем самом.
Он остановился возле своего кресла и мрачно взглянул на Прибылова:
— Как чувствовал... Давно надо было твою берлогу прикрыть!..
Артем успел устать от не свойственной ему роли козла отпущения. И он неосторожно произнес фразу, которая окончательно вывела Ремизова из себя:
— Закрыть-то несложно. Только ведь и вам деньги нужны!
— Я что их, в свой карман кладу?! — Мэр снова сорвался на крик.— Я на них городские дыры латаю!..
— Так об этом и речь! — поспешно подхватил Прибылов, ругая себя за длинный язык.— Вот ведь и больницу собирались отремонтировать...
Ремизов тяжело опустился в кресло, как бы подводя черту под разговором. По его жесткому, не терпящему возражений тону Артем понял: прибыльному бизнесу пришел конец.
— С больницей без тебя справимся. Короче, прикрывай свою аптеку. Иначе посажу.
— Федор Сергеевич, кроме меня...
Ремизов резко перебил владельца клуба:
— Прикрывай, я сказал!.. А твои дела меня больше не интересуют — каждый баран носит свои яйца...
Когда Катя увидела безжизненное тело любимого, ей показалось, как будто внутри нее что-то заледенело, а потом треснуло и разлетелось на осколки. Эти острые осколки впились в сердце, легкие и мешали дышать.
Теперь она поняла: предчувствие беды возникло еще тогда, на «Чертовом колесе», когда она впервые всерьез испугалась за жизнь Дениса. Врачи называют такое состояние реакцией на тяжелый стресс, прописывают таблетки, назначают курсы психотерапии, но Катя точно знала: цветок этот боится только времени, и пока оно не пройдет, он будет держать ее чувства в плену, отгородив ее от мира своими черными лепестками.
Весь следующий день после убийства Дениса девушка не вставала с постели. Принимать транквилизаторы она категорически отказалась — какой смысл? Голова и так словно ватная.
Катя неподвижно лежала на диване в своей комнате, отвернувшись лицом к стене. Не хотелось ни есть, ни спать, ни думать. Вообще ничего не хотелось. Мир разом потерял свои краски. Остался лишь этот абстрактный голубовато-холодный узор на обоях, который складывался в ее воображении в различные фигурки, а то и в целые картины.
Кате казалось, что она может пролежать так очень долго, и единственное, чего хотелось в тот момент: пусть все оставят ее в покое. Однако именно это ее желание окружающие ее люди старательно игнорировали. Она отключила мобильник, отказалась подходить к телефону, но от матери и отчима спрятаться не могла.
Они напомнили о себе осторожным стуком в дверь. Катя не изменила позы. За спиной послышались осторожные шаги. Марина присела на краешек дивана, поправила плед:
— Катюш, ты как?..
Пришлось из вежливости отвернуться от стены.
— Нормально...
Над ней склонилось озабоченное лицо мамы:
— Может, тебе принести что?
— Не надо.
— Из института звонили, спрашивали, как ты себя чувствуешь...
— Скажи, что я в порядке.
Марина обеспокоенно посмотрела на мужа. Коротков приблизился к дивану, стараясь говорить с интонациями доброго доктора, навестившего больного ребенка.
— Катюша, из прокуратуры звонили. Просят приехать.
Девушка чуть шевельнулась, ее голос звучал тихо и несколько заторможенно, при этом она слегка растягивала гласные, словно находилась под действием транквилизаторов.
— Зачем?
— Понимаешь, надо опознание провести.
— Какое опознание?
— Того мужчины, который Дениса убил.
Ей почему-то показалось, что в этой мягкой вкрадчивости голоса прячется подвох, некий лживый чертик, убеждающий сделать то, что она делать совсем не хочет. Сначала Артем, теперь родители, следователь. Все хотят, чтобы она подтвердила то, что на самом деле не видела. А ведь этот мужчина за нее заступился...
— Я не поеду.
На помощь пришла мама:
— Катенька, им очень нужно. Иначе его выпустят.
— Я им уже все сказала.— Девушка упрямо дернула головой.
— Говорят, этого мало. Мы понимаем твое состояние...
Катя почувствовала фальшь в последней фразе. Если бы они хоть чуть-чуть ее понимали, не стали бы упрашивать тащиться на опознание убийцы.
— Мы тебя отвезем,— пообещал отчим.
Катя молча повернулась лицом к стене и с головой накрылась пледом, как улитка, которая забралась в свою раковину.
Марина поднялась с дивана и, приблизившись к мужу, негромко произнесла:
— Позвони — пусть подождут. Тоже должны понимать... Мы позже зайдем.
Когда за предками закрылась дверь, Катя уже ни о чем не могла думать, кроме как об этом злосчастном опознании, словно внутри ее головы запустили старую пластинку, и звукоснимающая иголка постоянно натыкалась на царапину, возвращала песню на предыдущий куплет. Она понимала, что на диване под пледом от необходимости тащиться на опознание не спрячешься, и даже не потому, что об этом просят родители. Страх — вот в чем проблема. И здесь не важно, видела она того мужика рядом с машиной или нет. Главное, что скажут люди, что подумает убитый горем отец.