Чешир
Шрифт:
Легкая улыбка дразнит уголки моих губ, когда я скольжу на заднее сиденье, и дверь закрывается за мной.
Я спускаюсь в кроличью нору.
***
Моя мать проводит большую часть неспешного полета, выпивая водку с содовой. Ген нервных летчиков, похоже, перешагнул через поколение. Как и она, я провожу свой первый полет в самолете в комфортной дремоте.
Через пару часов проваливаюсь в сон, который окутывает меня своими теплыми объятиями. Я обнаруживаю себя бегущей в пещере, наполненной тенистыми скрытыми альковами, тяжесть в ногах напоминает
Капитан, объявляющий о нашем снижении в Сиэтле, заставляет меня проснуться, а адреналин, оставшийся после сна, делает мое дыхание частым, а ладони влажными. Моя мама практически подпрыгивает на своем сиденье от нетерпения, как маленькая девочка, собирающаяся сесть на колени к Санте. Ее глаза блестят от алкоголя и возбуждения, когда поворачивает свое лицо ко мне. Не обращая внимания на мой учащенный пульс, она тянется и хватает меня за руку, сжимая ее так сильно, что на нескольких пальцах точно останутся синяки, и не отпускает, пока мы не выкатываемся на асфальт.
Выйдя из самолета и вооружившись нашим багажом, я беру на себя роль взрослого и останавливаюсь, чтобы спросить дорогу у эксцентрично выглядящего пожилого джентльмена с непокорными седыми волосами.
— Извините, сэр. — Я пытаюсь схватить маму за руку, когда она начинает уходить, и едва успеваю поймать рукав ее свитера. — Мама, подожди секунду. — После слишком большого количества алкоголя, выпитого в самолете ее внимательность хуже, чем у ребенка в магазине игрушек. Повернувшись лицом к мужчине в хорошо сшитом темно-аметистовом бархатном пиджаке, я извиняюще улыбаюсь.
— Извините за это. Не могли бы вы подсказать нам, пожалуйста, где взять такси? — Он заговорщически подмигивает мне, прежде чем ответить.
— Думаю, вам не понадобится такси, мисс. Такой красивой девушке, как вы, я уверен, найдется подходящий жених, который будет ждать, чтобы подвезти вас. — Что-то в его ухмылке заставляет мою кожу покрыться мурашками, а слишком крупные, пожелтевшие зубы, которые он обнажает, вызывают у меня искреннее любопытство, как они все помещаются у него во рту. Достав из кармана пиджака старинные карманные часы, он проверяет время и раздраженно цокает языком, прежде чем убрать их. — Опять опоздал. Я уже должен быть в пути. — Прежде чем уйти, он наклоняется слишком близко, чтобы это можно было считать вежливым. — Держите ухо востро и всегда помните, что никто никогда не смотрит вверх.
Не в силах удержаться, я тут же перевожу взгляд вверх и вижу вывеску прямо над тем местом, где мы стоим, и стрелки, указывающие путь к парковке и зоне ожидания такси. Когда я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить его, он уже ушел.
Какого черта?
— Пойдем, мама. — Я направляю ее и наши сумки к выходу, следуя по пути, так странно подсказанному мне. Когда мы выходим на улицу, у нас нет шанса пройти к очереди желтых седанов, простаивающих у обочины. Вместо этого водитель в форме ждет возле самой длинной машины, которую я когда-либо видела, в его руках белая карточка с надписью «ЭССЕНДЖЕР», выполненной большими кроваво-красными буквами.
— Дорогая, смотри, — восторгается моя мама. — Чарльз прислал нам лимохин. Литмосцен. Лимозыыын. — Она смеется, икает и бежит к водителю, представляясь, прежде чем повернуться ко мне лицом. — Как будто мы едем на бал.
— Конечно, хорошо. Прямо как на выпускной. — Я закатываю глаза. Слишком взволнованная, чтобы ждать,
— Около двух часов, мисс Эссенджер. Мы поедем на запад, к побережью.
Два часа торчать на заднем сиденье машины с моей опьяневшей матерью? О, та еще радость.
Смирившись с предстоящей поездкой, я забираюсь на заднее сиденье и вставляю свои Air Pods, надеясь пресечь любые разговоры. Я люблю свою маму, но ее желание выжать из жизни все до последней капли иногда становится слишком изнуряющим.
У нас с ней всегда были очень разные мировоззрение и взгляды на многие вещи. Там, где она может быть эмоциональным йо-йо, взбалмошной и забывчивой, всегда желающей выжать максимум удовольствия из ситуации, я — чересчур ответственная. Та, у кого голова на плечах, спокойная перед лицом хаоса, непоколебимая и логичная. Я «палка в грязи» (прим. пер.: значит человек не желающий участвовать в разного рода деятельности, скряга), как не устает напоминать мне моя сестра с тех пор, как она стала достаточно взрослой, чтобы понимать значение этого термина.
Однако в последнее время что-то начало меняться, и, возможно, моя внутренняя сущность больше не соответствует внешней.
Может быть, во мне есть нечто большее, чем кто-либо понимает, большее, чем понимаю даже я сама.
Может быть.
Тонированное стекло на ощупь холодное в том месте, где оно касается моего виска, когда я прислоняю голову к окну. Случайные незнакомцы толпятся в зоне ожидания, смеются и обнимаются, их дыхание в декабрьском воздухе, как маленькие струйки дыма. Водитель начинает выворачивать длинный белый лимузин к дороге, и когда мы отъезжаем, я мельком замечаю беловолосого мужчину в фиолетовом костюме, стоящего неподвижно и выпрямившегося во весь рост, пока вокруг него кружится толпа.
Он никак не может увидеть меня через дымчатое стекло, но, когда мы проезжаем мимо него, тот поворачивает голову в мою сторону и кивком с ухмылкой снимает воображаемую шляпу. Дрожь, которая пробегает по моему позвоночнику, вызвана отчасти испугом, а отчасти — совсем другим чувством, говорит мне, что с этого момента ничто в моей жизни не будет прежним.
***
Наблюдение за тем, как Уолдорн-Энд появляется из-за густых деревьев, похоже на то, как моя сестра любит описывать одного из своих первых бывших парней в Гарварде. Все начинается совершенно нормально, но к концу повествования он словно голый сидит на вашем диване и грызет ногти на ногах, а вы удивляетесь, как, черт возьми, это произошло.
Сказать, что дом эклектичен и уникален, значит ничего не сказать. Различные стили и материалы бессистемно переплетаются друг с другом — как древний шотландский замок с ультрасовременным чудовищем из Беверли-Хиллз с хижиной деревенщины.
Старый камень, побледневший от солнца за последние столетие или два.
Отблески металлических шпилек, акцентирующие обветренное, темное дерево.
Листы точно проржавевшего гофрированного металла, нависающие над мансардными окнами.
И спутанные ползучие лианы, делающие все возможное, чтобы поглотить все здание.