Честное пионерское! Часть 1
Шрифт:
— Как это работает у тебя, Миша? — сказала Елизавета Павловна.
— Что именно? — спросил я.
— Зоя рассказала, как там, в больнице, ты прикоснулся к её руке и потерял сознание. У тебя тогда случился припадок?
— Приступ.
Каховская кивнула.
— Конечно, приступ, — сказала она. — Прости. Дочь говорила: ты всего лишь взял её за руку. Вот так?
Женская рука метнулась ко мне, будто змея вцепилась в моё запястье, оцарапала кожу ногтями.
Я попытался высвободиться (от неожиданности), но не сумел.
— Так это было? — сказала
Она не улыбалась.
По вискам женщины скользили капли пота.
— Ничего, — сказал я. — Взял вашу дочь за руку. Больше ничего не помню.
— Тогда ты увидел, как она умирала?
Не ожидал от Каховской подобного напора — прикидывал, как повёл бы себя сейчас десятилетний мальчик (окажись тот вместо меня в этой машине).
— Я расспросила в школе о твоём… приступе, что случился в мае, — заявила Елизавета Павловна. — Он произошёл на глазах у вашей учительницы труда Маргариты Семёновны Волковой. Помнишь такую?
Я неопределённо повёл плечом.
Шарил свободной рукой под сидением — искал рычаги регулировки (уж очень неуютно было сидеть в кресле).
— Она взяла тебя за руку — тогда? — спросила Каховская. — Маргарита Семёновна притронулась к тебе? Как Зоя? Миша, ты поэтому… упал? Что ты тогда увидел?
Я вжал голову в плечи (надеялся, что не переигрывал).
Пытался вспомнить, как в «Жигулях» регулировалось положение сидений.
— Не… помню.
— Миша, ты видел, как она умирала? — спросила Каховская. — Волкова попала под колёса грузовика. Через три дня после того, как ты угодил в больницу. Мне сказали: она умерла не сразу. Я… Мне даже не хочется представлять, что она чувствовала перед смертью. И что почувствовал ты.
Вместо рычагов, я нащупал под сидением огнетушитель. И зачем он мне? Прижал ладони к своим коленям, смотрел прямо перед собой. Думал о том, что ноги у Зоиной мамы симпатичные — так и притягивали к себе мой взгляд.
— Это так работает, Миша? Нужно только прикоснутся к тебе?
Я молчал. Представил, что ощущал оказавшийся под колёсами тяжеленого автомобиля человек — вздрогнул. Порадовался, что очутился в Мишином теле уже после того приступа.
Елизавета Павловна выпустила мою руку.
— Прости, что напомнила, — произнесла она.
Вздохнула.
— Но… ведь сейчас ты ничего не ощутил? Когда… к тебе прикоснулась я. Ты не потерял сознания, не бился в припадке. А значит: в ближайшие…
Каховская пощёлкала пальцем («наращённых» ногтей я не увидел и у неё).
— Аппендицит Зое вырезали через полтора месяца после вашей встречи, — сказала Елизавета Павловна. — Ты видишь на таком расстоянии. Я права?
Ветер уронил на лобовое стекло зелёный тополиный лист.
Лист показался мне похожим на пятно (но не красное — зелёное).
— Значит: в ближайшие пятьдесят дней я не умру? — спросила Каховская.
Я медлил с ответом.
Елизавета Павловна приоткрыла бардачок, вынула оттуда красную пачку («Мальборо»!). Но сразу не закурила. Вновь заглянула мне в лицо.
— Не умрёте, —
Зоина мама вздрогнула.
— Что ты сказал? — переспросила она. — Миша, это… правда?
Я кивнул.
И добавил:
— Честное пионерское.
Каховская пообещала, что сообщит мне, когда продадутся подвески.
Рассчитывал, что узнаю о результатах торговли уже через пару дней.
Но Елизавета Павловна позвонила через две недели.
Глава 9
В прошлой жизни я питал слабость к сладкому. Мороженое, конфеты, торты, шоколад и пирожные — всё это поглощалось в большом количестве, пока позволяло здоровье (возможно, потому что недополучал всего этого в детстве). Лет до тридцати пяти я позволял себе есть всё, что хотел: крутился, как белка в колесе — не успевал толстеть. Потом поумерил свой пыл и стал «солидным начальником». Солидность в виде «рюкзака», скрывшего под собой «кубики пресса» увеличивалась не по дням, а по часам. От обжорства я отказался (сладкое ел только по утрам — в мизерных дозах). Наступили времена диет и подсчёта калорий.
В новой жизни я о таблицах калорийности продуктов пока не вспоминал. Я уже месяц питался макаронами с сахаром — не видел в зеркале и намёка на выпирающий живот. Этот факт меня безумно радовал (больше, чем «Пионерская зорька» по утрам и развевавшиеся на улицах Великозаводска красные флаги). Я мог съедать всё, что хотел. И столько, сколько помещалось в животе. Проблема заключалась в том, что купить это «всё» в нынешние времена оказалось сложно. От Нади узнал, что даже «Птичье молоко» — сейчас дефицитный продукт; приобрести такой торт в магазинах города, со слов Надежды Сергеевны, практически невозможно.
Да и не за что нам с Мишиной мамой было «шиковать»: «жили на одну зарплату». Надина философия в корне отличалась от тех рассуждений, которые я в детстве слышал от тётушки. «Государственное — значит, ничьё» — вот каким был тётин девиз. Она нисколько не стеснялась тащить это «ничьё» к себе в закрома, не видела в таких поступках ничего достойного порицания — напротив, хвасталась своей ловкостью и находчивостью. А вот Надя Иванова лишь глуповато хлопала глазами в ответ на мои вопросы о том, почему она не «подрабатывает» во время работы. Отвечала мне, что получает за свой труд заработную плату — за каждый отработанный час.
Плетение подвесок я закончил в тот же день, когда и доел принесённый Зоиной мамой торт. От трёх бобин полипропиленового шнура не использованы для плетения были лишь пара десятков метров. Мой «творческий запал» иссяк — на память о себе оставил груду пока не востребованных изделий. Елизавета Павловна Каховская выразила «мальчишке» свою «благодарность»: подарила ему (мне) дефицитный торт. Подобного поворота я не ждал. Но, поразмыслив, признал его логичным (настоящий советский третьеклассник просто обязан был радоваться подобному подарку!). Он напомнил мне о том, что я пока плохо разбирался в нынешних реалиях.