Четверги с прокурором
Шрифт:
А по радио между тем предупреждали о гололеде.
– Сам посуди, ну как я скажу жене, – ныл Бродшельм, – что между Бургхаузеном и Регенсбургом проезд занесло снегом? Лучше не буду ей звонить вообще.
– Не понимаю, чего ты ноешь? – раздраженно спросил Нудльбергер. – У меня подруга в Инсбруке или у тебя?
Отправившись на поиски хоть какого-то открытого кабачка, они вдруг обнаружили, что открыт тот самый погребок, облюбованный веселой компанией, где вовсю распоряжался Эгон по прозвищу Кран. Правда, Эгон сделал исключение и предложил им чай.
Я вынужден был отвлечься, за что прошу меня простить великодушно. Видимо, так и углублялся кризис, от которого суждено было пострадать Нудльбергеру
– Смотри-ка, открыто!
В ответ Эгон по прозвищу Кран пролепетал:
– В-в общем, д-да, открыто.
Полицейские в тот вечер были явно не перегружены работой. Отчего бы не посидеть? В конце концов, они тоже люди. Они заказали кофе. Эгон мог предложить им только растворимый. Блюстителей порядка вполне устраивал и растворимый.
– Ты вот что сделай, – велел старший по званию полицейский своему товарищу. – Сходи к машине, включи рацию погромче, оставь дверь машины открытой и здесь в двери щелочку тоже оставь – так мы хоть услышим, если нас вдруг вызовут. Хотя вряд ли нас с тобой сегодня вызовут.
Прихлебывая кофе, они рассматривали присутствующих – как мы их назвали? Ах да, компанию бродяг, бездомных, заметно притихших после визита полиции, хоть и носившего явно неофициальный характер.
– Вы не смущайтесь, – предупредил их один из полицейских. – Мы вас не заберем. Разве что если вы тут что-нибудь натворите.
В ответ присутствующие нечленораздельно замычали, однако мычание это носило явно одобрительный характер. Вдруг подала голос рация в стоявшей снаружи машине.
– Внимание! Говорит Изар сто один! Проверьте пивную «Матезер биркеллер», там непонятно почему свет в окнах.
Старший постовой бросился к рации и ответил в микрофон:
– Понял!
А вернувшись в зал, и сам был готов превратиться в соляной столб. Ба! Да мы же в ней и находимся!
Короче, всем присутствующим пришлось отправиться в участок. Для бездомных это было явно не в новинку, проститутки поначалу заартачились, но тоже вынуждены были покориться судьбе. Что касается Бродшельма, тот разорялся во все тяжкие, мол, что такое, в чем мы виноваты, в сочельник таскать порядочных людей в полицию и т. п.
Полицейские ограничились лишь стандартным и лаконичным разъяснением:
– Все это расскажете утром следственному судье.
Нудльбергер проворчал:
– Хорошее Рождество, нечего сказать.
Так и закончился тот сочельник. Жриц любви, Бродшельма и Нудльбергера утром сразу же отпустили – они следственного судью не интересовали. Но Бродшельм места себе не находил.
– Как я объясню жене, что умудрился попасть в мюнхенскую полицию, следуя из Бургхаузена в Регенсбург?
Следственный судья, как ожидалось, воспринял этот вопрос как чисто риторический.
Против бродяг возбудили уголовное дело. Не буду перечислять, в чем их обвиняли, разве что общей картины ради: нарушение неприкосновенности жилища, воровство,
Об этом инциденте поговаривали, и в силу общественного интереса народу в зал судебных заседаний набилось что сельдей в бочке. Взрыв смеха вызвало само зачтение обвинительного заключения, не говоря уже об опросе свидетелей и обвиняемых, особо стоит упомянуть вымученные фразы бедняги Бродшельма и, конечно же, заключительные речи защитников. Если не ошибаюсь, обвинение было предъявлено семерым, таким образом, суд назначил и семерых адвокатов. Луксу выпало выступать последним. Мне тогда еще бросилось в глаза, что, пока звучали заключительные речи шестерых его коллег, он что-то лихорадочно записывал. Нет-нет, конечно же, речь не шла о стенограмме их выступлений, как выяснилось вскоре, когда он вознесся во весь свой могучий рост в величаво колыхавшейся мантии и приступил к чтению своей речи. А речь эта была составлена в стихотворной форме.
Итак, мой подзащитный признал себя виновным И даже скорее мертв, чем жив…Примерно в таком духе Лукс начал свои вирши. Далее:
И мой подзащитный глубоко раскаивается В том, как прошел тот вечер. Напрашивается смягчающее обстоятельство: Он взял-то всего пару пфеннигов или марок, а на улице был холодище. Прошу высокий суд склониться к милосердию, Вспомнить о тяжелом детстве обвиняемого. Наказание должно быть, вне сомнения, справедливым, Но этот человек не потерян для общества И обещает впредь Ничего подобного не совершать!Судья виду не подал, что смущен или удивлен, и уединился в комнате для совещаний, хотя он являлся единоличным судьей и в подобном необходимости не было. По прошествии некоторого времени – ему оно, несомненно, показалось продолжительным, а на самом же деле вовсе таковым и не было – он вернулся и огласил приговор. Почти весь срок был поглощен пребыванием в следственном изоляторе – не помню уж всех деталей, но после этого судья сделал многозначительную паузу и тоже представил свой стихотворный вариант приговора. Некоторые строки я запомнил на всю оставшуюся жизнь, поскольку, несмотря на юмор, они содержали глубокую мудрость, юридическую мудрость, всегда внушавшую мне глубочайшее уважение.