Четверо и Крак

Кораблев Евгений

– Никак... дед? – воскликнул он, не веря себе.

X. Два года дикарем

Это был, действительно, Евстафий Хорьков, пропавший без вести более двух лет назад. Но как он страшно изменился! Охромел так, что едва мог ходить, и оглох.

Рассказ старика, два года прожившего на этом острове вдали от людей, занял долгий октябрьский вечер.

Весело пылал огонь в избушке, наполняя ее едким дымом. Ребята растянулись на шкурах около котелка, грызли вяленое мясо и под угрюмый шум лесной метели и вой ветра слушали нескладно рассказываемую, но захватывающую повесть знаменитого золотоискателя.

В это последнее путешествие старику, – как он говорил, – «не пофартило», он «маненько» ошибся в каком-то «Чистом покосе», сбился с правильного пути и очутился в этих болотах. Проплутав тут с неделю, съедаемый гнусом, растеряв весь багаж, насилу выбрался на этот остров.

Здесь он остался ждать, пока болота подмерзнут. Но во время одной неожиданной встречи с медведем попался ему в лапы. Мишка изгрыз ему бедро и повредил голову.

Старик повернул к огню свою обезображенную голову.

Тут только ребята заметили, что от левого уха у него осталась только одна мочка.

Искалеченный медведем, он провалялся два месяца, чуть не умер с голоду и, кроме того, почти оглох и охромел. Глухому, без пороха и пуль да еще с поврежденной ногой, ему нечего было и думать о возвращении домой через леса.

Хорькову предстояла горькая участь, промучившись так несколько лет, кончить жизнь одному в этих глухих лесах. Рассчитывать можно было только на случай, что забредут белкачи-охотники. Но в эти две зимы никто не зашел.

Старик уже два года не слышал человеческого голоса и с трудом теперь говорил. Он страшно зарос волосами и ходил в звериных шкурах. Для пропитания он ставил силки, западни, копал ямы, смастерил себе лук и стрелы и вел настоящую жизнь дикаря.

Он рассказывал очень медленно, с трудом отыскивая слова.

По словам старика, этим летом, когда после дождей воды в болотах прибавились, на остров сбежалось множество зверей. И ему, глухому и без ружья, опасно стало выходить из дому, но голод все-таки заставлял.

В одно из таких путешествий волки и загнали его на дерево, откуда ребята сняли его полузамерзшим.

– Но как, дед, ты мог забраться на самую вершину? – прокричал ему в правое ухо Тошка.

Вместо ответа, старик сбросил шкуры и протянул к огню длинные жилистые руки – они были крепки, точно железные, и мохнаты, как у обезьяны.

– Я лазаю, как медведь, – хрипло засмеялся он.

Когда старик отдохнул, Тошка в свою очередь рассказал про себя и ребят и про записку.

Дед так оживился, что слез со шкур и одобрительно закивал головой.

Верно! Он ушел весной сюда, к Пяти ручьям, за золотишком... Дорога эта.

Проснулся инстинкт старого уральского золотоискателя. Он, точно помолодев, подтвердил, что место у Пяти сучьев, правильно, самое верное.

Ребята не могли удержаться от восклицаний.

– Так это – серьезное дело?

– А далеко?

– Верст за двести, а то и триста отсюда, к северу. Теперь, конечно, зимой нельзя. А весной, если доживет, то как бог даст. Дорогу он помнит и теперь уже ввек не пройдет мимо Чистого покоса. И сколько ни случалось ему раньше «мест» находить – такого богатого золотом не бывало.

Глаза старика горели жадным огоньком, руки дрожали. Он забыл даже, что не может много ходить.

А Ефимушку они зря искали. Зряшный человек, все равно бы напутал.

– Я так и знал, что он подлец, – вставил Федька по адресу неповинного Ефимушки. – Я вам говорил.

Разговор о Пяти ручьях и Вогульских пещерах необыкновенно воодушевил старика. Обросший волосами, полуголый, в звериных шкурах, дед сидел у огня среди дыма, как древний, доисторический человек.

Наконец, он умолк, глаза его потухли. Он лег на шкуры.

– Все же, ребята, мы недаром сходили, – сказал Гришук. – Все-таки спасли деда! Приобрели опыт, да еще какой! Познакомились с Уралом поближе. Нас он не особенно баловал. Но и мы не поддались.

– А теперь – домой! – крикнул Федька.

– А дед?

– А деда повезем на санях, – решил Андрей.

– Когда? – спросил Тошка.

– Хоть завтра. Сани сами сладим. Болота уже начали подмерзать, я смотрел.

– Верно?

– А что ж нам больше здесь делать!

– А дом? – спросил Федька.

– Хочешь, оставайся, достраивай...

Ребята разразились такими радостными криками, что дед даже приподнялся.

– Дед, скоро едем домой! – крикнул ему Тошка.

Старик не сразу понял, а когда растолковали, он омрачился.

Но ребята догадались, в чем дело.

– Увезем... Слышишь?.. Увезем тебя на санях!

Избушка дрожала от радостных криков.

Домой, домой! Всем вдруг разом вспомнилось, что уже месяц не ели хлеба, не было соли, сахару, обносились. Всех вдруг потянуло в человеческие условия жизни. Вспомнил, как их ждут. А ячейка? А ребята? А газеты? Что-то делается на белом свете? Домой, домой!

Дед растроганно обнял Тошку, потом Гришука, Андрея и Федьку.

Эта ночь была счастливейшей в жизни экспедиции. Ребята на радостях даже запели песни. И в глуши уральских лесов загремело комсомольское:

По морям, морям, морям,Нынче здесь, завтра там...

Одно только существо не приняло участия в общей радости. Ребята забыли о Краке, который спал теперь над крышей избушки, на макушке лиственницы. Второпях забыли даже рассказать деду об этом участнике экспедиции и его подвигах. Такова людская неблагодарность!

Но Крак на другой день сам напомнил о себе, сделав это, как всегда, с большим умением.

Утро только начиналось, и ребята еще поднимались. Дед, вставший раньше всех, вышел на волю.