Четверо со «Сринагара»
Шрифт:
В конце концов я достал пачку сигарет, сунул одну в рот и протянул пачку Эллен.
— Закуришь?
Она молча взяла сигарету. Также молча она прикурила ее от электрической зажигалки на приборном щитке, заменила ею ту, которую я держал в губах, и закурила ее сама.
На Файерфак-авеню Наварро завернул на стоянку возле маленького ночного клуба из тех, что называются «табачными ящиками». Я проехал мимо, вовремя обернувшись, чтобы убедиться в том, что он действительно ставит здесь машину на стоянку. Я отъехал за угол, развернулся и остановил «кадиллак» у обочины тротуара.
— Послушай, дорогая, — обернулся я к Эллен. — Прости меня, если я тебя обидел и все такое, но я действительно свое внимание не могу позволить… э… рассеивать свое внимание в такое время, как сейчас.
— Я знаю. Все в порядке. Я только… — она запнулась.
— И как раз сейчас парень, за которым я слежу, юркнул в «табачный ящик». Так что я намерен последовать туда за ним.
— Шелл, возьми меня с собой, прошу!
— Зачем? Сиди здесь и…
— Вот, вот! Именно поэтому! — она испуганно заморгала. — О! Я, кажется, опять тебя перебила! Но я знаю, если дать тебе возможность говорить, ты придумаешь тысячу веских причин, почему мне нельзя идти с тобой! Я не могу просто так сидеть и ждать! Не зная, что происходит! Если я буду с тобой, я буду, по крайней мере, знать! Я не из трусливых, если это тебя беспокоит. И, может быть, я смогла бы даже как-нибудь помочь. Откуда ты знаешь? И я не хочу, чтобы ты шел туда без меня. Я не могу все время ждать и ждать, ждать и сходить с ума от ожидания! Пожалуйста, возьми меня с собой.
— Ты выбрала чертовски удачное время для…
— Пожалуйста! Ну я прошу тебя!
Мы снова вернулись к исходному пункту, когда я не имел возможности закончить предложение. И тут у меня в голове мелькнула мысль: нет ли здесь другой причины, почему она старается все время быть возле меня? Почему она лезет за мной в любое чертово пекло? Почему она оказалась рядом с машиной, из которой в меня стреляли?..
У меня стало тошно в животе от этой мысли, но в свое время я уже имел дело с двумя-тремя красотками, которые, к моему огорчению и разочарованию, оказались красотками только снаружи. Внутри это были уроды-шантажистки, обманщицы и даже убийцы.
Поэтому я спросил:
— Эллен, скажи мне откровенно: есть ли у тебя другие причины, о которых ты мне не говоришь, чтобы всюду следовать за мной? Чтобы лезть вместе со мной в «табачный ящик»? Что-нибудь связанное со смертью твоего брата или с тем, чем он занимался… или с чем-нибудь еще?
Она посмотрела мне прямо в лицо своими огромными, милыми, черными глазами, и на самом дне их я увидел глубокую боль и обиду. В тусклом свете, падавшем от приборного щитка, я заметил, как она быстро заморгала ресницами, силясь остановить нахлынувшую лавину слез. Сперва я подумал, что она вообще ничего мне не ответит, но она превозмогла себя и, слегка отвернувшись, чтобы я не заметил слез в ее глазах, тихо проговорила:
— Нет…
И это было все. Но ее голос звучал так тихо, сдавленно и печально, совсем как голос глубоко обиженной маленькой девочки. Внезапно я почувствовал отвращение к себе за этот вопрос.
Она отвернулась еще больше, словно заинтересовавшись чем-то за окном машины, затем снова повернулась ко мне. Это опять была совершенно нормальная, выдержанная и спокойная Эллен.
Это было выше моих сил. Меня били по голове, в меня стреляли, и я выходил сухим из воды. Я бил людей по зубам и иногда выскакивал прямо из львиной пасти, кусаясь и огрызаясь. В случае необходимости я пробивал дорогу зубами и кулаками, не очень-то раздумывая о средствах. Тридцать лет такой жизни свернули меня в жгут, в тугой жгут мускулов и нервов, выбив из моей головы всякую мораль и сантименты. Но перед некоторыми вещами я бессилен.
— Ладно, пошли, — сказал я. — Говорят, что этот «табачный ящик» довольно любопытное местечко!
Мы вышли из машины, но прежде, чем идти в клуб, я открыл багажник и принялся копаться в нем.
— Что ты там делаешь? — спросила Эллен.
Я нашел то, что искал: коробку, в которой я хранил три или четыре шляпы, темные очки, сигары, трубки и прочие атрибуты такого рода. Иногда, выслеживая человека на улице, вы можете, меняя сигару на трубку и надевая очки или шляпу, при помощи подобных мелочей, уменьшить возможность того, что ваш преследуемый вас заметит.
Выпрямившись и захлопнув багажник, я сказал Эллен:
— Главным образом, я хочу прикрыть свою седину. Но это также должно сделать меня похожим на обычного завсегдатая.
Говоря это, я нацепил на голову синий берет, заломил его залихватским манером и сунул в рот длинный, дюймов в восемь, мундштук.
— Это должно сделать тебя похожим на завсегдатая? — удивилась Эллен. — Что же это за место такое?
— Увидишь. Неплохо будет, если ты расчешешь волосы на прямой пробор так, чтобы они свисали по обе стороны лица, как уши у спаниеля…
Она не стала противоречить и занялась своей прической. Когда она закончила, вид у нее был шикарный!
— Теперь пошли! — сказал я, и мы направились в клуб.
Перед самым входом я сказал:
— Все это против моих правил — а иногда даже лучше, самые лучшие мои правила бывают бессильны. Так что обещай мне одну вещь.
— Ладно.
— Если все сойдет гладко, я об этом не заикнусь. Но если я скажу тебе «убирайся!» — сматывайся немедленно. И быстро.
— Ладно.
— Если мы… э… разойдемся, я найду тебя в твоем новом отеле, куда ты перебралась сегодня.
Договор был заключен. Я открыл дверь, и мы вошли в клуб.
Глава 11
За дверью сырая мрачноватая лестница вела куда-то вниз, под землю — это было то, что обычно именуется «погребок».
Мне много приходилось слышать о «табачных ящиках» и видеть с полдюжины подобных местечек. Это был один из притонов, носящих громкое название «артистического кафе», где анемичные поэты бормочут анемичные стихи перед анемичной аудиторией, где под жуткую какофонию оркестров в стиле модерн произносятся высокопарные речи и сентенции. Здесь собираются художники, артисты и поэты, непризнанные веками и не признающие никого, кроме самих себя. Богема, вывернутая наизнанку, разношерстная публика, где сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу от проститутки. В общем-то, не очень веселое местечко.
Мы с Эллен спустились вниз по бетонным ступеням и очутились на дне. Здесь царил полумрак, в котором я с трудом разглядел длинную стойку бара, протянувшуюся футов на сорок влево от того места, где мы стояли. Стена напротив бара, стена, у которой мы стояли, и стена в дальнем левом конце помещения были сплошь покрыты рисунками, дополнявшими общую картину дантова чистилища.
Справа была небольшая комнатка, где пары и группки сидели за столиками, покрытыми скатертями в белую и черную клетку. Свечи торчали в пустых винных бутылках, излучая колеблющийся тусклый свет. Прямо перед нами, за ближайшим концом стойки, был открытый проход, сквозь который виднелась часть большой темной комнаты с рядами деревянных стульев, установленных перед небольшой эстрадой, залитой ярким светом прожекторов и софитов. Там что-то происходило. Над входом висел транспарант, провозглашавший эту комнату «зрительным залом» и — мелким шрифтом, конечно, — перечислявший имена гениев, которые принимали участие в сегодняшнем представлении.