Четвертый эшелон
Шрифт:
Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.
Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.
– Вот она, керосинка, – сказала Климова.
– Благодарю. Вы можете идти, – ответил Сергей.
– М-может, еще чего…
– Тогда вас вызовут. – Он толкнул набухшую дверь.
В
– Давай бидон и талоны, – хрипло крикнула она, – а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.
– Милиция. – Сергей достал удостоверение.
– Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.
– Я по другому вопросу.
– Ну давайте. – Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.
– Вас зовут Вера?
– Вера Анатольевна Симакова.
– Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?
– Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?
– Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?
– А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?
– Почему барыга?
– Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.
– Убили, это правда, но не он.
– Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.
– Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?
– Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…
– Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.
– Ну а из незнакомых военный шел.
– Какой военный?
– Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.
– Такая, как у меня?
– Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.
– Папаха!
– Вот точно, папаха.
– А какие у него были погоны?
– Известно, золотые.
– Вы в темноте разобрали?
– Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.
У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:
– Он один был?
– Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.
– Вы бы могли его узнать? – еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.
– А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.
– Ну а дальше?
– А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.
– Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.
– Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.
Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.
Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.
Данилов
Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.
У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.
– А, отпускник, – обрадованно сказал он, – гуляешь?
– Дышу.
– Это правильно.
– Что случилось?
– А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.
– Ну, что стоим, пошли в дом.
– Пошли, пошли, посидим поговорим. – Голос начальника был неестественно весел. – Ты мне скажи, Данилов, – продолжал он, – отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.
Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.
– Дела, – ворвался в его мысли голос начальника, – поднялся на третий этаж… и одышка.