Четвертый хранитель
Шрифт:
— Сынок, — шептал Микис, — сыночек ты мой… У меня же кроме тебя никогда никаких детей не было. Ишь, какой вымахал — небось, косая сажень в плечах да семь футов роста! [7] Как же я рад тебя видеть, Господь всемогущий!
Вдруг он отстранился и крепко взял Василия за плечи:
— Но ты это… Ты, Вася, подожди чуток. Мы с тобой поговорим… Непременно… Обо всем поговорим… Только — завтра. Ты меня понял? Завтра, ладно?
— Да, Микис, конечно, когда ты скажешь.
7
Шутливое преувеличение Микиса. 1 сажень = 3 аршинам = 7 футам = 2,1336 м., косая сажень -2,48 м, 1 фут = 30,5 см. На самом деле рост Медведева — 1 м 80 см, ширина плеч — 61 см
— Завтра в полдень.… Да, да в полдень, не позже! И мы с тобой славно посидим.
Он пошатнулся, чуть было не упал, но двое ребят Истомки подхватили его под руки и увели.
— И давно он так? — спросил Василий.
— Да уж порядком. Года, четыре. Ну, вот когда ты уехал он еще пару лет продержался, а потом — все.
— Ну, а что — у вас теперь тут совсем спокойно что ли стало? Ордынцы не тревожат?
— О чем ты говоришь, Вася?! Сейчас точно так же, как было при тебе. Больше всего натерпелись мы во время Ахматова нашествия, в восьмидесятом. Много тогда наших полегло, в том числе два самых близких друга Микиса. Он дрался как лев. Был ранен, но ушел от целой армии, выжил и вернулся. Но с тех пор, видно, почувствовав себя совсем одиноким и начал употреблять это самое греческое вино, будь оно неладно.
— Ну, он и раньше употреблял — даже мне в дорогу, когда я на службу в великокняжеское войско уезжал, целую бутыль дал. Но таким я его никогда не видел… А так, значит, говоришь, все по прежнему?
— Ну, после Ахматовой гибели как бы приутихло, да не надолго. Дык у нас же сам знаешь, — кочевники — татары, монголы, ногайцы. Они же просто бандиты и их собственные князья перевешали бы всех, попадись они им в руки. Они всю жизнь промышляют разбоем — скот воруют, коней. Деревни сжигают наши. Девок, баб крадут, а мы, значит, их бьем потихоньку. Один отряд выбьем — на его место два новых приходят. Так и живем! — он хохотнул: — Весело! А вот еще забыл сказать: тут у нас перед самым Ахматом, людишки некие из Москвы приезжали, говорили, мол, Микиса ищут, вроде бы сам великий князь наказал его схватить. Да только посмеялись мы над ними, да и выпроводили за полосу нашу засечную. Ну, конечно, объяснили, перед тем, как следует, — он крепко сжал кулак и сделал такое движение будто наносит им удар, — что у нас тут уже не Московское княжество, хотя мы и стережем его границы. У нас тут, однако — вольница и спокон веков не было такого, чтоб человека нашего выдавать. Да еще наказали им передать, что ежели, кто снова сюда сунется по голову Микиса или по любую нашу, то уж обратно в Москву не воротится — это я им веско объяснил — с тех пор никто боле не приезжал…
Медведев, улыбаясь, слушал Истомку.
Разве я сам не был точно таким же? И все мне было нипочем, и никого не боялся, а что решил исполнить — исполнял. Сам себе был хозяин, вольный, как ветер в степи. А теперь кто я?…Дворянин великого князя…
Медведев вздохнул, извинился перед хозяином и, сославшись на усталость, отправился спать.
… С утра Медведев посетил могилы отца и матери.
Ровно в полдень он явился к Микису.
К его удивлению, Микис действительно был совершенно трезв, весел, бодр, подстрижен и стал похож на того прежнего, добродушного, могучего, рослого, широкоплечего грека, каким Медведев запомнил его с детства, только, разве что, стал чуть постарше. Медведев прикинул, что ему должно быть где-то за пятьдесят.
Конечно, прежде всего, Микис стал расспрашивать, как сложилась судьба его воспитанника, и Медведев рассказал ему коротко и без подробностей о великокняжеской службе, а о своей жизни, о Медведевке и своих людях гораздо красочнее и подробнее, потому что в том у него была своя скрытая цель.
Потом Микис рассказывал о своей жизни, которая, впрочем, не сильно изменилась с момента отъезда Медведева. Он лишь посетовал на свое одиночество после гибели во время нашествия Ахмата двух его последних старых и близких друзей.
— Как ты думаешь, Микис, зачем я тебе так подробно рассказываю о Медведевке — хитро сощурился Василий.
— Ну… Наверно тебе приятно похвалиться передо мной тем, чего ты добился…
— Нет, Микис. А как ты думаешь, зачем я сюда приехал?
— Вот именно — зачем? Я как раз сам хотел тебя спросить.
— А приехал я за тобой, Микис.
— За мной? — удивленно спросил Микис, но искорка радости сверкнула в его глазах.
— Послушай меня внимательно, друг мой и наставник. У меня замечательная жена и растет сын. У меня прекрасный дом и большое имение. У меня хорошие люди и они умеют держать в руках оружие. И хотя охранная служба у меня поставлена неплохо, но мне недостает грамотного, опытного профессионала — которому я мог бы спокойно доверить самое главное — защиту и охрану моего дома, поселения и всех его жителей. Поверь мне, Микис, там у нас на Угре почти так же, как здесь. Жестокости, коварства и всяких гнусностей тамошним нашим противникам тоже не занимать, а сейчас, вот чую я нутром — что-то недоброе в наших Верховских княжествах затевается. Думаю — назревает война. Одним словом так Микис: я приглашаю тебя в Медведевку на постоянное жительство. Тебе построят дом, какой ты захочешь. Выберешь из нашего арсенала любое оружие, какое тебе по душе, и, кроме того, я обещаю тебе высокое жалование.
Микис некоторое время смотрел прямо в глаза Василию, потом вздохнул:
— Обижаешь, Вася. Неужели ты мог подумать, что я стану брать у тебя какое-то там жалование. Оружие у меня свое есть и, поверь мне, — совсем неплохое… Что же касается жизни у тебя, то… — Он глубоко и напряженно задумался, а потом неожиданно рассмеялся, подмигнул и радостно выпалил: — Конечно же — я согласен, Вася! Да ты прямо как ангел с небес явился, а то я уж думал: пропаду и сопьюсь я тут в тоске и одиночестве. Когда выезжаем?
— А чего откладывать? Вот сейчас пообедаем и поедем, пока дороги не размокли.
— Господи, как же я рад тебя видеть, мой дорогой мальчик!
И Микис снова крепко обнял Василия.
…Их неторопливый путь занял полмесяца, и в середине марта они подъезжали к Медведевке.
В дороге было достаточно времени для разговоров.
Медведев очень осторожно расспросил Микиса о его прошлом, о причинах отъезда в Дикое поле, и Микис подробно и откровенно рассказал ему все что знал.
Но знал он, к сожалению, немногое.
О своем последнем дне при великокняжеском дворе Микис рассказывал так:
— Смерть несчастной Марьи была для всех нас как гром с ясного неба. Филимон, с которым мы были дружны, сразу весь посерел и руки у него дрожали после того, как мы увидели утром, что стало с телом нашей бедной княгини. Я немедленно начал расследование: кто и когда к ней приходил, что приносил, потому что было ясно — это отравление. И вдруг прибегают из кухни и говорят, что Филимон упал и не дышит. Я бросился туда. Он лежал на полу и действительно не дышал. Землисто-серый цвет лица сразу подсказал мне — это сердце. Должно быть не вынес он такого потрясения. Хоронили его на следующий день, второпях, в спешке, всем было не до того. Антип не успел приехать. Была только супруга Филимона, их домочадцы, ну и, конечно, я. Не успели засыпать могилу, как тут, прямо на кладбище, за мной и пришли. Не помню точно, двенадцать их было или больше, но они попали в неудачный момент. Я очень рассердился на великого князя, потому что это именно я, еще вчера нашел виновных — Наталью и всех ворожей, ну то есть тех, кто свел со свету нашу дорогую княжну. Подумать только, я начал служить ей, когда, она только училась ходить, я любил ее как родную младшую сестренку — и вдруг меня подозревают в измене! Это ж надо до такого додуматься! Ты, конечно, Василий, как хочешь, но я тебя предупреждаю, я буду служить тебе верой и правдой, но ему — он указал куда-то, где по его предположениям находилась Москва, — ему не буду! А ты, кстати, подумал о том, что у тебя из-за меня могут быть неприятности?
— Микис — ты мне, как второй отец, и никаких неприятностей из-за тебя у меня никогда не будет, а чтобы ты больше не думал об этом, сообщаю, что земля моя — заповедная и несудимая, а потому никто, кроме меня ничьей жизнью распоряжаться там не может!
— Ну что ж — это славно. Но я все равно скажу тебе, что твой великий князь, по моему, все же — подлец и негодяй — он просто хотел отомстить мне за то, что я когда-то не пустил его к Марье, когда ей не было еще пятнадцати, и прошу тебя, никогда больше со мной о нем не говори. Ладно?