Четвертый разворот (сборник)
Шрифт:
— А откуда вы приехали? — спросила Лена неожиданно.
Я ответил, сказав, что этим же интересовался ее брат. Лена заметила с иронией, что одесситы очень любопытны и хотят знать о других людях больше, чем о себе. Можно было возразить, ведь чем-то подобным больны все люди, но Лена спросила:
— Значит, мы с ним похожи?
Я ответил, что внешнего сходства нет, и Лена пояснила, что брат пошел в отца, а она — в мать, и спросила, где я поселился.
— У Нины Васильевны, — ответил я, полагая, что имя ничего не скажет. — А вы где живете?
— Мы с вами почти соседи, — сказала Лена, вставая. — Хватит рыбачить, давайте лучше искупаемся.
Оказалось,
Я лежал на воде, стараясь унять сердце, а Лена поплыла к волнорезу.
Выбравшись из воды, мы вернулись на прежнее место, но уже не рыбачили, а затем Лена отправилась искать своего брата.
— Приходите к нам, — пригласила она, показав рукой в сторону пляжа. — Мы вон там...
Я кивнул, сам не зная, согласился или отказался, подумав, что надо бы сходить в магазин и купить что-нибудь поесть. Лена ушла, а я остался на траверсе, сидел с леской в руках и думал о неожиданной встрече. Словно бы зная все наперед, я понимал, что мне не надо идти к Лене, разговаривать с нею, но я так устал от одиночества, от своих мыслей, что обрадовался знакомству. Я знал, что найду Лену, а главное, отыщу какие-то причины и докажу себе, что не мог поступить иначе, хотя это и перечеркивало мои ночные мысли. Странные мы все же люди: в одном убеждены, а делаем другое; ну зачем бы, казалось, мне искать эту случайную девушку, если я понимаю, что это не спасет меня ни от мыслей, ни от одиночества? Зачем? Кажется, поступки наши определяем не мы сами, а кто-то другой. В данном случае это была Лена.
Мысли мои были не очень-то веселые, но именно там, на бетоне траверса, я почувствовал благодать летнего дня, жаркого солнца, все так же шумевшего моря. И, не раздумывая, я смотал удочку, схватил в руки сандалии и отправился в магазин. Мне стало ясно, что надо делать, и подумалось, что действительно, улетев из Ленинграда, я убежал от чего-то, что не давало мне жить; однажды, кажется после падения, мне пришло в голову, что самое главное — видеть солнце над головой; нет ничего важнее, и, пока оно светит, еще не все потеряно. Я знал это и раньше, но забыл и теперь вспомнил.
В магазине я купил батон, кусок колбасы и бутылку пива, поскольку ничего другого не было, сел на лавочку в тени и перекусил. Вернувшись на пляж, я не нашел ни Лены, ни ее брата, побродил между пляжниками, а затем пошел на траверсу нырять. Мне хотелось проплыть под водой как можно дольше, и один раз я едва не задохнулся, потому что, как только надо было всплывать, я говорил себе: «Еще два взмаха». За этими двумя следовали еще и еще, и когда я выскочил на поверхность, то казалось, воздух обжег меня.
Рыбачить не хотелось, да и ничего не хотелось: я поймал себя на том, что разглядываю людей, стараясь отыскать между ними Лену. После я встал в круг волейболистов и несколько раз ударил по мячу. Игры не получалось, но так приятно было падать в песок, принимая низкий удар. Там, в кругу, меня и нашел брат Лены, потянул за руку и сказал серьезно:
—
— Куда? — спросил я со смехом, обрадовавшись, что он нашел меня. — Рыбачить?
— Загорать, — ответил он все так же серьезно, помолчал и добавил: — Как все люди.
Я легонько щелкнул его по голове, будто бы сбивая с него серьезность, но он только взглянул на меня с удивлением и повел к сестре. Мы снова с Леной ныряли, а затем лежали на ее дерюжке, говорили о каких-то пустяках, грызли яблоки, принесенные Леной. Солнце припекало, и так хорошо было лежать, чувствуя его тепло, не думать ни о чем особенном, смотреть на Лену, которая рассказывала о родителях, о том, что когда-то ей очень хотелось уехать из дому. Когда она улыбалась, губы ее неестественно кривились, словно бы она стеснялась чего-то и тогда проступала в лице какая-то обида.
— Во дела, — сказала она, и я не понял, куда отнести эти слова, потому что задумался.
Взглянул ей в глаза, и тут меня ударила мысль о том, что все это было со мною: и жаркое солнце, и море, и легкий разговор.
Мы расстались до вечера, и когда я шел в свой домик, то подумал, что на пляже на какое-то мгновение от меня ушла прошлая моя жизнь, рейсы, слившиеся в один бесконечный полет, и почудился летний день на берегу реки и черное от палящего солнца небо. Я вспомнил этот день, он остался в далеком детстве: и жаркое солнце, и берег реки с запахами травы и воды, и удивительный покой, которым тогда, казалось, дышало все вокруг. Отчего он запомнился и отчего прилетел именно теперь? Этого я не знал, но тут, словно бы кто-то со стороны сказал: «Что будет с нами, прожившими без любви полдень нашей жизни?..» Несомненно, это была строчка из какой-то книги, но какой? Этого я не вспомнил, поразмышлял немного о странностях памяти и забыл, и когда открывал калитку, то думал совсем о другом: о встрече вечером, о Лене.
Прошло несколько дней.
По утрам мы встречались с Леной у моря, купались, загорали, а вечерами уходили гулять. Мы побывали в кафе, где продавали мороженое и шампанское, съездили в центр города и побродили там по улицам. И с каждым днем я чувствовал, что расставаться с Леной до утра мне становится все тяжелее: я привыкал к ней, и на удивление быстро. Помогало, наверное, и то, что она отрывала меня от грустных мыслей.
Сегодня вечером, гуляя, мы забрели в незнакомые дачные места, вышли от них на крутой берег моря и стояли в темноте, слушая плеск воды. Где-то далеко звучала музыка, и было слышно, как кто-то дважды попытался запеть о березах, но после первых слов замолкал, будто бы ему затыкали рот. Справа, взрезав темноту, зашарил по воде пограничный прожектор, и его вспышка напомнила пилотскую кабину, черноту звездного неба и сияние. И каким-то далеким показалось все это, в чем-то даже нереальным, и подумалось, если кому рассказать, не поверят — ни красному полумраку пилотской, ни свечению холодного сияния, ни черноте бездонного неба, которое притягивает взгляд; не просто рассказать об этом, да и кому?
— Лена, ты видела северное сияние? — спросил я тихо.
— Нет, — ответила она почти шепотом. — А ты? У нас не бывает, вот прожектор как очумелый...
Лена не договорила, помолчала и сказала, что погода скоро переменится. Я переспросил, поскольку не заметил ни одного признака плохой погоды.
— Не знаю, — ответила она. — Не может быть все время хорошо. Я давно заметила, что все меняется — и в погоде и в жизни: то хорошо, то плохо...
— Возможно, — согласился я, уловив, что заговорила она явно не о погоде.