Четыре пера
Шрифт:
Дюрранс закрыл лицо руками. Он больше не мог сдерживаться. Он ничего не ответил, не издал ни звука, только дрожал с головы до ног.
— Как это случилось? — снова спросил Колдер шепотом.
— Как вы узнали? — вопросом на вопрос ответил Дюрранс.
— Вы стояли в дверях, пытаясь распознать, чей голос и откуда говорит. Когда я поднял голову и увидел вас, ваши глаза смотрели прямо на меня, но в них не было узнавания. Тогда я заподозрил. Когда вы спустились по ступеням на веранду, я почти уверился. Когда вы не стали есть и протянули руку через плечо, чтобы Мусе пришлось вложить в нее стакан, я понял наверняка.
— Глупо было пытаться скрыть, — сказал Дюрранс. —
— Как это случилось?
— Дул сильный ветер, — объяснил Дюрранс, — и он сорвал с меня шлем. Было восемь утра, я не собирался покидать в этот день лагерь, поэтому стоял у палатки в одной рубашке. Как видите, я даже не мог поднять воротник мундира, чтобы защитить затылок. Я был достаточно глуп, чтобы погнаться за шлемом, и — вы наверняка такое видели не раз — каждый раз, как только я нагибался поднять его, он катился дальше. Не успев понять, что делаю, я пробежал уже четверть мили. Говорят, я свалился, как бревно, в тот самый момент, когда схватил шлем. Как давно это случилось, я не могу сказать, потому что был болен некоторое время, да и трудно считать дни, когда не отличаешь их от ночи.
Одним словом, Дюрранс ослеп. Он попросил своих спутников доставить его обратно в Бербер и там, движимый естественным желанием скрыть увечье, потребовал от них молчания. Колдер дослушал до конца и резко поднялся.
— Тут есть один врач. Он умен, и для сирийца очень образован. Я втайне приведу его, и мы послушаем, что он скажет. Возможно, слепота лишь временная.
Однако сирийский доктор поджал губы, качая головой, и посоветовал немедленно отправиться в Каир. Случай требовал осмотра специалистом. Сам он затруднялся вынести вердикт, хотя, конечно, всегда есть надежда на выздоровление.
— У вас были травмы головы? — спросил он. — Вы падали с лошади? Были ранены?
— Нет, — ответил Дюрранс.
Сириец не скрывал своей убежденности, что дело серьезное, и после его ухода мужчины некоторое время сидели молча. Колдер чувствовал, что любые попытки утешения будут тщетны и, более того, могут выдать его собственный страх. Он повернулся к стопке писем и просмотрел их.
— Здесь два письма, которые вы, вероятно, хотели бы услышать. Написаны женской рукой, с ирландской маркой. Следует ли мне вскрыть их?
— Нет, — внезапно воскликнул Дюрранс, быстро схватив Колдера за руку. — Ни в коем случае.
Но Колдер не отложил письма. По собственным причинам ему не терпелось узнать больше об Этни Юстас. Несколько упоминаний о ней в редкие моменты доверительности со стороны Дюрранса лишь сообщили ему ее имя и уверили в том, что его друг с радостью бы его изменил.
Он посмотрел на Дюрранса — человека настолько сильного и энергичного, что даже загар казался его неотъемлемой принадлежностью, а не случайным для его родины явлением. Он приехал в саму. пустынную область мира с такой радостью, как приезжают в родной дом, для него эти пустынные тропы и были домом, а уютные гостиные с каминами, огороженные поля и ухоженные дороги — далекими местами. Колдер понимал величину свалившегося на Дюрранса бедствия. И потому так хотел узнать больше о девушке, которая писала Дюррансу из Донегола, и из её писем, как из отражения в зеркале, понять её характер. Ведь если и с ней ничего не получится, то что останется его другу?
— Думаю, вы хотели бы их услышать, — продолжил настаивать он. — Вы отсутствовали полтора месяца.
Его прервал резкий смех.
— Знаете, что я подумал, когда вас остановил? Что я прочту их позже, когда вы уйдете. Чтобы привыкнуть к слепоте, нужно время. — Голос его чуть дрогнул. — Вы поможете мне ответить на них, Колдер. Так что читайте. Пожалуйста, прочтите их.
Колдер вскрыл конверты, прочел письма и был вполне удовлетворен. В них содержался отчет о незатейливых событиях в горном селении, написанный самыми простыми словами, но сквозь них светилась душа девушки, ее любовь к родным местам и людям, их населявшим. В мелких деревенских бедах она видела смешное и трагичное. Письма были проникнуты теплыми дружескими чувствами к Дюррансу, ее интересовало все, что он делает, в своем роде она относилась к его карьере так, будто принимала в ней участие, пусть и просто дружеское. Закончив, Колдер снова посмотрел на Дюрранса, на этот раз с облегчением. И кажется, Дюрранс чувствовал то же самое.
— В конце концов, есть за что благодарить судьбу, — воскликнул он. — Подумать только! Если бы я был помолвлен с ней! Она никогда не позволила бы разорвать помолвку, узнав, что я ослеп. Какое избавление!
— Избавление? — поразился Колдер.
— Вы не понимаете. Но я знал одного человека, который ослеп, до того он был хорошим парнем — именно, до того! Но год спустя вы его не узнали бы! Он превратился в самого эгоистичного зануду, какого только можно вообразить. Я не удивляюсь, и не вижу, как бы он мог избежать этого, и не виню его. Но его жене от этого не легче, так ведь? Беспомощный муж плох уже сам по себе, а сделайте его полным вопросов эгоистом, ревнующим к ее возможности пойти, куда ей хочется, допрашивающим о каждом человеке, с кем она перебросилась парой слов, и что тогда? О боже, я рад, что она мне отказала, и чрезвычайно благодарен.
— Она вам отказала? — спросил Колдер, и облегчение покинуло его лицо.
— Дважды, — ответил Дюрранс. — Какое избавление! Я стал бы еще хуже того человека. Я не умен и не смогу сидеть в кресле, развлекая себя размышлениями. Я жил всегда вне дома, и только эта жизнь мне подходит. Скажу вам, Колдер, через год вы не очень-то будете стремиться к моему обществу, — он засмеялся тем же резким смехом.
— Ох, прекратите, — бросил Колдер. — Я прочту вам остальные письма.
Он прочел их, не обращая внимания на содержание. Его ум был занят двумя письмами Этни Юстас, он размышлял, скрывались ли за ее словами чувства более глубокие, чем дружба. Девушки отказывают мужчинам по сотне самых странных причин и часто жалеют об этом впоследствии. И очень часто они собирались принять предложение с самого начала.
— Я должен ответить на письма из Ирландии, — сказал Дюрранс, когда они закончили. — Остальные подождут.
Колдер держал лист бумаги и говорил, когда строчки перекашивались или выходили за его пределы. Таким образом Дюррансу удалось написать Этни, что солнечный удар лишил его зрения. Колдер забрал письмо и отправился в больницу, где спросил доктора-сирийца. Врач вышел к нему, и они вместе прохаживались среди деревьев перед зданием.
— Скажите мне правду, — попросил Колдер.
Доктор поморгал за стеклами очков.
— Я думаю, поврежден зрительный нерв, — ответил он.
— Значит, надежды нет?
— Никакой, если мой диагноз верен.
Колдер вертел в руках письмо, будто никак не мог решить, что с ним делать.
— Солнечный удар может повредить зрительный нерв? — наконец спросил он.
— Простой солнечный удар? Нет. Но, возможно, это лишь совпадение, а причину следует искать глубже.
Колдер остановился.
— Хотите сказать, в мозге? — с ужасом спросил он.
— Да.
Они прошли еще несколько шагов. Колдера мучил ещё один вопрос, и он всё же решился его задать: