Четыре танкиста и собака

Пшимановский Януш

Между тем не прошло и часа, как положение в Шпандау коренным образом изменилось: переброшенные из резерва советские танковые полки, преследуя по пятам отступающего противника, погнали его в расставленную в десяти — пятнадцати километрах от предместий Фалькензее западню. Отверстие в берлинском мешке захлопнулось.

Когда был получен приказ на выступление, шоссе, ведущее в центр города, было уже свободно. Каждые сто — двести метров несли службу усиленные взводами автоматчиков посты службы регулирования движения, готовые отразить

нападение какой-либо отступающей группы противника.

«Рыжий» со значительным десантом на броне шел в центре колонны среди штабных автомашин; рядом двигался последний, чудом уцелевший в бою мотоцикл.

Ночь была светлой от пожаров. Когда подошли к каналу Хафель, закованная в бетонные берега вода показалась расплавленным, медленно текущим металлом. У сгоревших вокруг домов, казалось, сохранились лишь фасадные стены, изукрашенные, как после маскарада, обрывками афиш, сорванными вывесками и многочисленными кичливыми лозунгами, среди которых чаще всего повторялись в общем-то правильные мысли: «Лучше смерть, чем рабство», а также «Берлин вечно будет немецким» и огромная буква «V».

Янек подтолкнул Густлика и сказал:

— Конечно, Берлин будет немецким, но не гитлеровским.

— Ага, — ответил Елень. — «V» означает «Виктория», а по-нашему «победа». Победа, только наша.

Тут и там лозунги были завешаны кусками белой ткани различной формы и размеров — флагами капитуляции.

Улица упиралась в набережную, разнесенную взрывом; укатанный многочисленными колесами, пологий спуск вел по развалинам над искрящейся водой к мосту, распластавшемуся на многочисленных понтонах.

С берега просматривалась значительная часть растянувшейся впереди колонны. Слегка покачивались на ходу гаубицы. В буксирующих их грузовиках, на снарядных ящиках, расположились сгорбившиеся от усталости артиллерийские расчеты. Скатанный брезент заменял постель. Повсюду развевались бело-красные флажки. На бортах и кабинах белели лозунги — как официальные, так и родившиеся в результате творчества водителей — «За Варшаву», «Отомсти за Майданек», «От Люблина до Берлина» и многие другие.

Кос терпеливо ждал, пока придут машины полка, двигавшегося впереди штаба, затем пропустил все командование и наконец, заметив образовавшийся в потоке машин разрыв, приказал Григорию двигаться.

— Стой! — Сапер-регулировщик флажком остановил танк перед самым въездом на мост.

— Мы с ними, — объяснил Лажевский со своего мотоцикла.

— Нельзя. Эти пугачи по три тонны весят, а ваша штучка — тридцать три.

— Это река или канал? — спросил с башни Кос.

— Река Хафель, а там, чуть дальше на север, в нее впадает Шпрее.

— Переправа давно действует?

— С двадцать седьмого. Четвертая ночь пошла, как наш батальон ее для русских танков навел. Приятно соотечественников повстречать.

— Привет, сапер! — закричал Вихура, появляясь из танка, и сунул ему в карман шинели бутылку трофейного вина. — Если ноги

промочишь, то потом погреешься. Вливаешь в горло, а пятки греет.

— Испробую. Ну пошел, — разрешил регулировщик, показывая на опустевший уже мост.

Подхорунжий с места дал газ и, громыхая по балкам, переехал на другой берег. «Рыжий» двинулся вперед, как осторожный слон. Вихура подбежал и взобрался на броню.

Т—34 шел, постукивая траками. Мост был узкий, Саакашвили вел танк с большой осторожностью. По мере продвижения танка понтоны глубоко оседали в воду, а потом всплывали, и настил выравнивался.

На башне сидели Томаш и Янек; к ним присоединился Густлик и, обняв их своими могучими руками, спросил:

— Думал кто из вас, что мы до самого Берлина, к самому лешему Гитлеру доедем?

— Я в Радом три раза собирался, да так и не выбрался, — рассмеялся Черешняк.

— Была у меня такая задумка, — сказал Кос. — Первый раз — когда танки к Оке подошли. Загадал тогда: если выбью три десятки, то, может, и до Берлина доберемся, если только меня поручник в экипаж зачислит…

— Янек, — Густлик понизил голос, — я же его, ей-богу, наяву видел.

— Показалось.

В этот момент танк тряхнуло при съезде с моста на противоположный берег, капрал заскользил по наклонной броне вниз и, приземлившись, едва удержался на ногах.

Танк сбавил ход, свернул направо и остановился на сигнал артиллериста из взвода регулировщиков.

— Командир танка — к командиру бригады! — приказал поручник из штаба.

Кос снял шлемофон, надел фуражку и спрыгнул с танка. Направляясь к группе офицеров, собравшихся у газиков и полуторок, он одернул комбинезон, поправил ремень. Рядом бежал Шарик, прилизывая сбившуюся на боку шерсть.

— Гражданин полковник, сержант Ян Кос по вашему приказанию прибыл.

— Орудия выдвигаются на огневые позиции. Мы со взводом управления направляемся организовывать пункты управления. Ваш танк выделяется в тыловое охранение. У вас есть план города?

— Так точно.

— Наша задача выйти на рубеж между рекой Шпрее и каналом Ландвер. Нашли? Севернее политехнического института, западнее парка Тиргартен.

— Нашел.

— Выступаем через восемь минут. Вы свободны.

Кос отдал честь, повернулся кругом и вернулся к танку.

Густлик и Томаш драили банником ствол, Вихура и Григорий обстукивали траки гусеницы. При появлении командира они тут же прервали работу и в ожидании новостей обступили его.

— Магнето, сержант Шавелло, — позвал Янек, — штабное совещание.

— Поэта бы пригласить, — предложил Вихура.

— Хорошо, — согласился Кос и, не дожидаясь, пока капрал приведет сержанта, уточнил задачу. — Мы являемся арьергардом и прикрываем колонну управления бригады. Здесь охранение не вышлешь…

— Когда мы брали Прагу, довелось командовать штурмовой группой, — сказал Шавелло. — Одни наносят удар, другие прикрывают.