Четыре вечера с Владимиром Высоцким
Шрифт:
И, кстати, когда хоронили мы… Здесь гроб стоял, на этой сцене. Мы его провожали в последний путь — я первая, правда, где-то сказала, что в костюме Гамлета, но это не совсем точно. Просто в новых черных джинсах и в новом черном свитере, которые привезла Марина.
Ну как бы в костюме Гамлета.
Начал он в этих вот джинсах, с крепкой такой взрывной пластикой. Для него не существовало вопроса «не быть», а только «быть». Прорыв, оптимизм.
А закончил он с такой усталостью… Причем он никогда не был усталым голосово.
Рязанов. Вы говорите о последних спектаклях?
ДЕМИДОВА. Он сыграл 13 июля и 18 июля. И должен был играть 27 июля, но не успел… И, кстати, коща мы играли 18 июля, он очень плохо себя чувствовал. У него было предынфарктное состояние. Он выбегал (вот сцена «Мышеловка»), у него было какое-то время, хотя он и должен был быть на сцене… Он выбегал за кулисы, и там был врач, делал ему укол…
И вбегал он абсолютно бледный, а потом опять, когда играл, становился очень красный, возбужденный, красные глаза… Опять выбегал, опять укол… И тогда было очень жарко в это лето, в 80-м году. Когда мы выходили на поклон, то почти выползали от усталости: мы же играем в чистой шерсти, ручная работа, очень толстые свитера, Володя раза три менял свой свитер за спектакль. Выползали от усталости, мокрые, и уже никто ничего не говорил, даже Володя…
Я как бы пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть сейчас еще раз». И никто даже не откликнулся на эту шутку, так все устали. И только Володя вдруг так резко ко мне повернулся, он первый шел, а я за ним. «Слабо, говоришь, а давай…» Я говорю: «Нет, Володечка, давай двадцать седьмого, еще успеем». Но не успели…
И закончил он эту роль абсолютным философом. Мудрецом, с такой четкой ответственностью перед жизнью, перед людьми, перед неразрешимыми вопросами: «Быть или не быть?», которые ставит перед собой человек.
ГОРИЗОНТ
Чтоб не было следов — повсюду подмели. Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте! Мой финиш — горизонт, а лента — край земли, Я должен первым быть на горизонте! Условия пари одобрили не все — И руки разбивали неохотно. Условье таково — чтоб ехать по шоссе, И только по шоссе, бесповоротно. Наматываю мили на кардан И еду параллельно проводам, Но то и дело тень перед мотором — То черный кот, то кто-то в чем-то черном. Я знаю — мне не раз в колеса палки ткнут, Догадываюсь, в чем и как меня обманут. Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут И где через дорогу трос натянут. Но стрелки я топлю — на этих скоростях Песчинка обретает силу пули, — И я сжимаю руль до судорог в кистях — Успеть, пока болты не затянули! Наматываю мили на кардан И еду вертикально к проводам, Завинчивают гайки. Побыстрее! — Не то поднимут трос, как раз где шея. И плавится асфальт, протекторы кипят. Под ложечкой сосет от близости развязки. Я голой грудью рву натянутый канат. Я жив! Снимите черные повязки. Кто вынудил меня на жесткое пари — Нечистоплотны в споре и расчетах. Азарт меня пьянит, но, как ни говори, Я торможу на скользких поворотах! Наматываю мили на кардан Назло канатам, тросам, проводам. Вы только проигравших урезоньте, Когда я появлюсь на горизонте! Мой финиш — горизонт — по-прежнему далек. Я ленту не порвал, но я покончил с тросом. Канат не пересек мой шейный позвонок, Но из кустов стреляют по колесам. Меня ведь не рубли на гонку завели, Меня просили: «Миг не проворонь ты! — Узнай, а есть предел там, на краю Земли? И можно ли раздвинуть горизонты?» Наматываю мили на кардан И пулю в скат влепить себе недам. Но тормоза отказывают — кода! Я горизонт промахиваю с хода.ПЕСНЯ О СУДЬБЕ
Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену, За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна. Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену, Глядит — глаза навыкате, и с языка слюна. Морока вше с нею: Я оком тускнею, Я ликом грустнею И чревом урчу, Нутром коченею, А горлом немею — И жить не умею, И петь не хочу. Должно быть, старею? Пойти к палачу— Пусть вздернет на рею, А я заплачу. Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну, Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит. Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну, — Она, когда насытится, — всегда подолгу спит. Тогда я — гуляю, Петляю, вихляю, Я ваньку валяю, И небо копчу, Но пса охраняю — Сам вою, сам лаю О чем пожелаю, Когда захочу. Нет, не постарею, Пойду к палачу— Пусть вздернет скорее, А я приплачу. Бывают дни — я голову в такое пекло всуну, Что и Судьба попятится, испугана, бледна. Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну, С тех пор — ни дня без стакана. Еще ворчит она: «Закуски — ни корки!» Мол, я быв Нью-Йорке Ходила бы в норке, Носила б парчу… Я ноги — в опорки, Судьбу — на закорки: И в гору, и с горки Пьянчугу влачу. Когда постарею, Пойду к палачу— Пусть вздернет на рею, А я заплачу. Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком — Пошла, родимая, вразнос и изменила лик: Хамила, безобразила и обернулась Роком, И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык. Мне тяжко под нею, — Гляди, — я синею, Уже сатанею, Кричу набегу: «Не надо за шею! Не надо за шею!!! Не надо за шею!!! — Я петь не смогу!» Судьбу, коль сумею, Снесу к палачу— Пусть вздернет на рею, А я заплачу.Вечер третий. Высоцкий в кино
Рязанов. Судьба Высоцкого в кинематографе кажется белее благополучной, нежели литературная. И действительно, он снялся в тридцати фильмах, ко многим кинолентам написал стихи и песни.
Однако у айсберга видна только десятая часть, а девять десятых глыбы прячется под водой. Так и жизнь Высоцкого в киноискусстве была отнюдь не гладкой, не ротной, совсем не преуспевающей. Было множество обид» оскорблений, запрещений. Конечно, фильмы помогли огромному количеству людей увидеть человека, который сочинял полюбившиеся песни, помогли оценить его актерское дарование, конечно, они способствовали его популярности… И все же, и все же, и все же…
Высоцкий. Я в кино работаю уже одиннадцать лет, сыграл довольно много ролей.
Но я не люблю рассказывать о кинематографе, о том, как снимался. Ведь фильм — это дело режиссера. Режиссер делает кино.
Я просто покажу вам песню, написанную мною для фильма «Сыновья уходят в бой» режиссера Виктора Турова.
ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ БОЯ
Почему всё не так? Вроде все, как всегда, То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода… Только он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя, Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя. Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя. То, что пусто теперь, — не про то разговор, Вдруг заметил я — нас было двое… Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя. Нынче вырвалась словно из плена весна. По ошибке окликнул его я: «Друг! Оставь покурить!» — А в ответ — тишина… Он вчера не вернулся из боя. Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые. Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих… Всё теперь — одному, только кажется мне, Это я не вернулся из боя.Рязанов. Станислав Сергеевич, вы пригласили Высоцкого на фильм «Вертикаль» как актера или как поэта?
Говорухин. Конечно, как поэта. Он замечательный артист. И я его всегда любил как артиста. Но для меня он всегда существовал в первую очередь как поэт. Кстати, и он себя в первую голову считал, конечно, поэтом.
Рязанов. А вы его уже видели в каких-то картинах? Вы представляли, с кем встретитесь, или нет?
Говорухин. Нет. В том-то и дело, что нет. Мы снимали вместе с Борисом Дуровым эту картину. Это был наш дипломный фильм во ВГИКе. Я Высоцкого совершенно не знал. Но уже слышал eго песни. И представлял его человеком, прошедшим войну. Такая мне правда слышалась в этих его песнях. Он начал, если вы помните, с военных. «Магнитофонный поэт». Во всяком случае, в Москве хорошо знали тогда, в 1966 году, Высоцкого по магнитофонным записям. И когда я его увидел, то был приятно разочарован: не видавший виды солдат, а молодой человек.
Рязанов. Значит, внешность для вас не имела никакого значения, вы ждали автора стихов?
Говорухин. Да. Конечно, конечно. Он мог и не играть в этом фильме. Роль была довольно формальной и неинтересной. Но песни он написал, на мой взгляд, изумительные…
ПЕСНЯ О ДРУГЕ
Если друг оказался вдруг И не друг, и не враг, а так, Если сразу не разберешь, Плох он или хорош, — Парня в горы тяни — рискни Не бросай одного его, Пусть он в связке одной с тобой — Там поймешь, кто такой. Если парень в горах — не ах, Если сразу раскис — и вниз, Шаг ступил на ледник — и сник, Оступился — ив крик, — Значит, рядом с тобой — чужой, Ты его не брани — гони, — Вверх таких не берут, и тут Про таких не поют. Если ж он не скулил, не ныл, Пусть он хмур был и зол, но шел, А когда ты упал со скал, Он стонал, но держал; Если шел он с тобой, как в бой, На вершине стоял, хмельной, — Значит, как на себя самого Положись на него!