Четырнадцать глав о короле
Шрифт:
Потом был классный трюк. Я говорил: "Сегодня, уважаемый юбиляр, любовь к вам зашла так далеко, что мы дарим вам самое дорогое, что у нас есть". Распахнулись занавески на главной двери, и в зал вошла налитая материнской полнотой, с темной чёлкой, прикрывающей лоб, молодая женщина. В руках у нее был сверток в одеяльце розового цвета. Она шла по проходу, протягивая сверток юбиляру. Гога поднялся с места в некотором ошеломлении. Присутствующие замерли на мгновение, но через мгновение выдохнули разом: "Наташка!" Тенякова ушла в декретный отпуск, и полгода не появлялась в театре. Располнела и подстригла волосы - ее сперва не узнали. И она несла Гоге Дашку, которой было два
Тенякова сказала: "Говорят, вы ищете для театра молодых актрис. Я вам принесла". И, передавая сверток Гоге, шепнула: "Это кукла". Г. А. пришел в себя, подхватил игру и начал общаться с младенцем.
Я тоже был огорошен - по плану розыгрыша Наталья должна была принести настоящую Дашку, а не куклу. Но Тенякова в последний момент решилась на подмену. В тайну были посвящены только трое - она, я и Боря Левит, организовывавший такси туда и обратно.
Тенякова торжественно вышла из зала и бегом помчалась к такси - всё было рассчитано по секундам. Г. А. уложил "младенца" в корзину с цветами, и снова грянула музыка.
В конце опять поднимались все, и гремело в большом зале театрального ресторана:
АКТЕРЫ, ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГОГА!
Было, было! Было именно так и от всей души.
У меня тоже есть подарочек от Георгия Александровича. Завязалось все на гастролях театра в Хельсинки. Дело было зимой. Холодно. Денег платили мало одни суточные. Прогуливались мы по городу, и я пожаловался Г. А., что не
могу решиться, что купить - альбом с картинками Сальвадора Дали или хорошие кальсоны. С одной стороны, интерес к сюрреализму, а с другой - минус двадцать на улице. Гога посмеялся, полистал альбом и категорически посоветовал кальсоны. Прошло время. Товстоногов ставил спектакль в Финляндии. По возвращении вручил мне тот самый альбомчик Дали: "Помню, вам хотелось это иметь. Возьмите и убедитесь, что совет я вам тогда дал правильный".
Рисковал и я приглашать Товстоногова к себе на дни рождения. Слово "рисковал" не случайно. Надо признаться, что присутствие Гоги всегда действовало на людей несколько сковывающе. Его уважали... но это слабо сказано. Его боготворили... и его... пожалуй, боялись. Все-таки это слово отражает действительность. Гога ценил юмор, любил анекдоты - и рассказывать, и слушать, обожал капустные представления, он был вполне демократичен в общении. И все же... в его присутствии все были немного напряжены, головы были постоянно слегка свернуты в его сторону. На своих праздниках я зачитывал довольно язвительные пародии, шутки, касающиеся присутствующих. Смеялись, чокались, но с годами появился в этих застольях легкий холодок. Потом подуло сильнее.
Возникла у меня азартная мысль - артистизм и выразительную пластику Товстоногова, которую видим только мы, его актеры, вынести на сцену. Представляете, если Товстоногов сыграет главную роль в хорошей пьесе - какая буря эмоций будет в зале! Полушутя, полувсерьез я завел с ним эти разговоры. Я "заболел" идеей поставить с ним "Строителя Сольнеса" Ибсена. Увидеть, как Г. А. в роли будет развивать основную тему Сольнеса - мне не нужны последователи и ученики, я сам буду строить свои дома - фантастически интересно. Самое замечательное, что Гога ни разу не сказал "нет". Я чувствовал, что актерское дело задевает нетронутые струны его души. Он посмеивался, говорил, что "пока об этом говорить бессмысленно", что он слишком занят и что "как это - каждый раз играть, нужен, наверное, и другой исполнитель..."
"Сольнеса" я поставил на радио уже после смерти Г. А. в Москве. Я не мог не вспоминать о моей несостоявшейся мечте и сыграл Сольнеса сам, подражая интонациям и голосовым особенностям моего учителя.
А тогда... в очередном разговоре Товстоногов сказал: "Почему вы ориентируетесь только на классику? У нас есть экспериментальная сцена. Предложите современную пьесу".
Начался последний акт моей жизни в БДТ. Я начал репетировать "Фантазии Фарятьева" - пьесу поразительно талантливой Аллы Соколовой.
XIII
О ходе работы, о сгустившихся над моей головой тучах, о внутреннем разладе я уже рассказал в предыдущих главах. Мимо трудной зимы 75-76 годов перенесусь в премьерные весенние дни.
Снова круг близких мне исполнителей - Тенякова, Ольхина, Попова, Шарко. Новенькой была Света Крючкова, только что принятая в труппу. Художник Э. Кочергин. Сам я играл Павла Фарятьева.
Товстоногов посмотрел прогон. Сказал определенно: "Эта эстетика для меня чужая. Мне странны и непонятны многие решения. Я не понимаю, почему в комнате нет стола. Люди живут в этой комнате, значит, у них должен быть стол. Пусть Эдик (Кочергин) подумает об этом. А вас я категорически прошу отменить мизансцену с беготней по кругу. Это непонятно и не нужно".
Ах, как всё нехорошо! Мы с Эдуардом гордились отсутствием стола. Комната становилась странной с пустотой посредине, это сразу выявляло некоторый излом во всем строе пьесы. На отсутствии стола, как точки опоры, строились все мизансцены. А что касается "беготни", то... что поделать, я считал это находкой. Смурной и нежный максималист Павел Фарятьев, ослепленный своей любовью, узнает, что его Александра ушла... Просто затворила дверь и ушла навсегда с другим, нехорошим человеком. Фарятьеву сообщает об этом ее сестра. Павел сперва не понимает, потом понимает, но не верит, а потом... бежит... но не за ней (поздно!), а по кругу. Этот странный бег, на который с ужасом смотрит Люба,- преддверие эпилептического припадка. Я думал, чем заменить бег, и не мог ничего придумать. Видимо, мозг мой "зациклился". Я пошел к Гоге и сказал: "Не могу придумать. Посоветуйте. Не могу же я устало сесть на стул и медленно закурить?"
Г. А. сказал: "А почему бы нет?" Я ушел, но медленно закуривать не стал. Мне казалось, что пьеса Соколовой не терпит бытовых ходов, она внутренне стихотворна, хоть и в прозе написана.
Шли прогоны. Мне сообщили - Гога спрашивает своих помощников: "Бегает?". Они отвечают: "Бегает". Пахло грозой.
Худсовет после просмотра подверг спектакль уничтожающей критике. Меня ругали и как актера, и как режиссера. Меня обвиняли в том, что я погубил актрис. Ругали всех, кроме Теняковой. Ее признали, но сказали, что она играет "вопреки режиссуре". Слова были беспощадные, эпитеты обидные. Товстоногов молчал. Решение - переделать весь спектакль и показать снова.
Я вышел к актрисам и рассказал всё. Не уходили из театра. Сидели по гримерным. Чего-то ждали. Случилось невероятное - Гога пересек пограничную линию и зашел к Теняковой. Сказал, что ему нравится ее работа. Второе невероятное - Тенякова отказалась его слушать. Она не позволила вбить клин между нами.
Через несколько дней состоялся самый тяжелый наш разговор с Георгием Александровичем. Я пришел, чтобы заявить - худсовет предложил практически сделать другой спектакль, я этого делать не буду, не могу, видимо, у нас с худсоветом коренные расхождения.