Чей-то зов
Шрифт:
– Ивашко приплыл; она рыбу забрала, его самого схватила и унесла к себе. Пришла домой и заставляет свою дочь Алёнку:
– Истопи печь пожарче, да сжарь хорошенько Ивашку, а я пойду соберу гостей – моих приятелей.
С этого места и до конца сказки она обессиленным, каким-то нутряным голосом с увлажнившимися глазами выкладывала продолжение истории преодоления препятствий на пути возвращения к родителям.
Заканчивалась сказка хорошо:
– Гуси-лебеди подхватили его и понесли домой, прилетели к хате и посадили Ивашку на чердак.
Но со слов: «Рано поутру баба собралась печь блины, печёт, а сама вспоминает сынка: «Где-то мой Ивашечко? Хоть бы во сне его увидать»! А дед говорит: «Мне снилось, будто гуси-лебеди принесли нашего Ивашку на своих крыльях», сказительница разразилась потоком слез.
Из-за них повествование застряло. Её румяные щеки тряслись, от утираний, намокшие концы косынки уныло повисли. Непонятная тишина заставила отца заглянуть в дверь.
– Мамо! Ну, шо вы так вбываетесь, цэж сказка! – уговаривал он.
– Я ж не только об Ивашке, обо всех плачу, кого злая сила сгубила, –отвечала всхлипывая баба Дуся. – Сказка ложь, да в ней намёк…
Обхватив нас полными мягкими руками, как бы укрывая от чего-то, уже другим тоном – уверенным и властным, добавила:
– Жизнь це борьба дурного с гарним кажну хвилину, – и постучав пальцем по голове старшего, добавила:
– Не силой берут, а уменьем, как Ивашка. Пийшлы спать – зло заспиться, добро за ночь укрепится.
***
Уроки не прошли зря. Все трое внуков достойно пронесли бремя жизни.
Внучка – медсестра вырастила брошенного в роддоме ребенка. Женила его.
Дождалась внука. Назвали Иваном. Раз за разом отправляясь спать, он просит рассказать ему сказку про Ивашечку.
Один внук, не пытаясь избежать армии, служил в Афганистане и, защищая малюсенькое поселение, был убит.
Второй внук стал просто хорошим человеком. Когда женился и родилась двойня, приехал за бабой Дуней, уже старенькой.
– Андрюшечка, чому я вам така стара палица спод метлы, – отговаривалась она.
– Баба, но я вижу ту палку цветущим деревом. Ты нам всякая мила.
Он перевёз бабу Дуню вместе с сундуком в свой дом смотрителя маяка, где их с нетерпением ждала невестка с двумя малышками.
Оказалось: девчонки – ну, вылитая баба Дуня!
Станция Мереть
Это сладкое слово “дорога” живет во мне как камертон. С первой поездки оно установилось и резонировало сразу в каждой клеточке тела и стоило слову возникнуть в мыслях или прозвучать в воздухе, все во мне танцевало и пело. как будто вскипала в руслах вен и, подгоняемая вестью, бежала быстрее и становилась горячее. Какая-то сила влекла все равно куда. Лишь бы идти, бежать, ехать и вглядываться в постоянно меняющийся узор мира.
Всепоглощающий интерес был так велик, что дороги, в моем сознании паучьей сетью оплетая всю землю и держа ее в руках, соединяли все в один большой дом. Скоро самые разные названия стали для меня означать определенную местность, направление, назначение. Начало всему положила бабушка, собиравшая для аптеки травы.
Нам приходилось много ходить, и дороги приобретали особенные признаки и названия. Она терпеливо учила. Даже проселочные дороги, что нам чаще всего встречались, были самые разные: битые, торные, накатанные, конные, щебенчатые, пешие, саженные – обсаженные деревьями. Не сразу я запомнила эти различия.
Вначале все промерила ногами. И по мере того, как росли мои ноги, и взрослела я, дороги становились тропинками, стезей, направлением, железнодорожной колеей, шоссе, еле заметной тропкой среди лугового разнотравья, дорогой зверья, идущего на водопой, рыбачьей извилистой лесочкой по берегу ручья или маленькой речки.
Сколько бы их не попадалось и в каких отдаленных местах они не находились, мой интерес, моя любовь к этой натоптанной человеческими подошвами тверди, умиляли своей близостью к человеку, служением ему. Дорога и дорога` были для меня однокоренными словами. Дорога соединяла человека с жильем, с людьми. Она была спасением, метой жизни, надеждой. Дорога дорога путнику как ничто другое.
Конец ознакомительного фрагмента.