Чьи-то крылья
Шрифт:
Глубинка, в которой родился и жил до пятнадцати лет Стафен, от города отличалась целиком и полностью. Там и асфальта-то толком не было. Грунтовка в лучшем случае. По весне и осени – непролазная грязь. Ящер-почтальон раз в неделю, раз в месяц – чьи-нибудь захудалые гастроли. Мать была деревенской фельдшерицей-ведуньей, оказывала первую медицинскую помощь, в экстренных же случаях вызывала медицинского работника-ящера, потому что никакая машина в непогоду бы не проехала. Сама могла принять роды или остановить кровь, лечила все простуды вплоть до пневмоний, за шоколадку могла потихоньку помочь девчонкам с прыщами перед еженедельной дискотекой. У
Когда появился интернет, он сделал эту размеренно-грязную, сельскохозяйственно-тяжелую жизнь почти терпимой. Но Стафену всё равно не нравилось шлёпать по грязи. Поэтому, когда мать умерла, он поступил в городское училище и покинул родной дом без сожалений. В городе всё происходило слишком быстро, все постоянно куда-то мчались и бежали, первое время Стафен никуда не успевал, но потом привык, хотя и не смог полюбить. Он вообще не уверен, что есть где-то место, в котором ему было бы хорошо. По крайней мере, в этой стране. Но и уезжать он никогда не думал.
В этом городе всегда что-нибудь происходило.
***
– Получили данные от аналитиков. Конец света предполагается в конце месяца, ориентировочно числа двадцать шестого, – сообщил на планёрке Василь, начальник. Стафен аккуратно пометил в блокноте. Двадцать шестое июня, конец света, всё понятно.
– Сутки, как обычно, или дольше? – уточнил кто-то из бухгалтерских дам. Если сутки, то это ещё куда ни шло, сутки сверхурочной работы они ещё готовы оплатить. А дальше, конечно, станут торговаться и требовать, чтобы за каждый лишний час отчитались.
Четвёртый конец света на памяти Стафена будет, и три предыдущих в сутки никак не уложились. Интересно, когда это концы света “обычно” бывали всего сутки?
– Дольше, – веско припечатал Василь. – Как бы не двое суток подряд…
Начались обычные препирательства в стиле “а вот мы вам денег не дадим тогда! … а вот мы тогда на смену не выйдем, сами разбирайтесь, поглядим, как вы будете протечки затыкать счёт-фактурами!”…
Стафен зевнул и уставился в окно. За окном теперь лил дождь, а какой-то бедолага на соседней крыше боролся с никак не желающей держаться прямо тарелкой спутникового телевидения. Крист, дурацкий ящер, вытянулся на своем коврике и беззастенчиво похрапывал, искушая одним только своим видом. Для кого-то планёрка утренняя, а для них с напарником – полчаса до окончания ночной смены. И как же эти последние полчаса долго тянутся всегда! Одно в них хорошо – однажды заканчиваются и они.
– Стафен, погодь! – велел начальник, когда до окончания этого рокового получаса оставалось всего две минуты.
И пришлось остаться. На двенадцать минут. Целых двенадцать минут.
– Ты подаёшь надежды, – сказал Василь. Василь лет на двадцать старше Стафена и занимает должность уже лет десять.Это не самая высокая должность, но очень удобная. И зарплата, говорят в бухгалтерии, неплоха, и ответственность не зашкаливает.
– Ты прекрасно сдал ежегодную аттестацию, тебя заметили там, повыше, – продолжил Василь. – Говорят, через годик мог бы руководить участком.
– Но у нас вроде нет вакансий.
– Клара уходит на пенсию. Могла бы, как по мне, еще лет пять посидеть, но, говорит, крылья болят.
– Но…
– Напарник твой
Стафен… ну, почти оскорбился. Менять партнёра ради повышения по службе?
***
Крист спал, и ему снился сон. Типичный такой сон, в котором он сидит в яйце и медленно зреет. Скорлупа у яйца плотная кремовая, сквозь неё едва видны тени и свет, ничего не слышно, конечно, поэтому никто, сидя в яйце, не знает, что в мире есть звуки, а у него самого – уши. И поэтому именно первый миг запоминает почти каждый. Звуки обрушиваются. Каждый, выходя из яйца, в первый миг пробует вернуться назад, спрятаться от звуков и бьющего по глазам цвета в яйце – снова. Но целостность уже нарушена, назад дороги нет, и разбитые скорлупки больше не защищают. Первый миг – это кошмар. Некоторые даже возвращаются в разрушенное яйцо вопреки всему, и сидят в нем часами. Но потом смиряются и они.
Так вот, Кристу опять снился этот проклятый сон про яйцо и безмятежную жизнь внутри. Внутри на самом деле безмятежно, но довольно скучно. Впрочем, понятие скуки сидящим в яйце неизвестно, скука – это гораздо позже. Кристу снилось яйцо.
Крист тогда ещё не знал, что за пределами скорлупы его никто не ждёт, что яйцо его в инкубаторе социальной службы, а служба та – задолбанные жизнью тётки, которым ни до чего нет дела.
Сон, как обычно, перетек в кошмар.
Глава 3
В отделе аналитики (неофициально – пифий и оракулов) рабочий день начинался настолько рано, что некоторые считали, будто эти суровые люди вовсе не ходят домой. Рано – это около полуночи. Как известно, именно около полуночи будущее виднее всего. Поэтому аналитики – подозрительно оживленные оракулы – заваливаются в этот свой аналитический отдел уже в районе одиннадцати вечера, что-то разливают по стаканам, раскуривают свои вонючие травки, всячески веселятся – а им за это ещё и деньги платят.
Все остальные, разбредающиеся по сонным и тяжелым ночным сменам, им завидуют, но тихо. Нельзя завидовать явно, потому что оракулы, конечно, вечно путают имена, годы, места и события, но только они видят то будущее, в котором на тебя внезапно свалится кирпич. И если с ними дружить, то предупредят. Если не дружить, тоже, скорее всего, если не забудут. Но дружить куда надежнее.
Так вот, отдел аналитики – место чудное. Однажды Стафен просто проходил мимо, совершенно ещё не зная, что за существа эти оракулы (и в особенности пифии), и опасливо принюхивался. Ему определенно казалось, что пахнет марихуаной, если не чем покрепче. Кроме того, от одной из дверей клубился смолистый дымок.
Стафен подумал, что нужен, наверное, огнетушитель. Но слышались веселые и не вполне трезвые голоса, лилась музыка, Стафен замешкался.
Дверь открылась ровно настолько, чтобы из-за нее просунулась рука. Крепко схватила Стафена и втянула внутрь комнаты, в белесый густой дым, в смех и музыку.
– Вот ты наконец! – заявили ему. – Я тебя вчера ждала, но, как всегда, перепутала день недели. Видела, что ты придешь в пятницу, но пятница-то сегодня, а не вчера. Понимаешь?
Стафен не очень понимал, но кивнул. Дальнейшее путалось и скрывалось в приятных тенях, легком пьяном головокружении и каком-то нежном удовольствии. Которое длилось и никак не заканчивалось. А если и заканчивалось, то тут же начиналось снова.