Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
– Ну так беги, чего ты стоишь! Давай срочно к Яо Шу и составляй у него письмо. И пусть новость немедленно отправится к тому, для кого она предназначена. Держи. – Сорхахтани сняла с пальца перстень и торопливо сунула сыну в ладонь. – Вот тебе печать твоего отца. Сделаешь оттиск на воске и отправишь с первым же гонцом. С первым же, слышишь? И внуши ему, что важнее сообщения он еще никогда не доставлял. Если вообще когда-то стоило создавать цепь ямов, так это именно для такого случая. Все, лети!
Хубилай кинулся по коридорам бегом. Сорхахтани, прикусив губу, проводила его взглядом, после
*
За то, что Хубилай так быстро оказался за письменным столом Яо Шу, он должен был сказать спасибо своей матери. Дверь в рабочие покои ханского советника плотники уже заменили, но замок вставить не успели, подготовили только место для врезки. А потому дверь под легким нажимом тут же отворилась, выпустив волну зимнего холода. Хубилай, зябко просеменив к столу, отыскал на нем цзиньское огниво и принялся кремнем высекать искру, пока не запалил кусочек трута. Раздув огонек, поднес его к миниатюрному фонарю с железной решетчатой заслонкой. Пока отрок возился со всем этим, в недрах дворца уже начали раздаваться взволнованные голоса, послышалась частая поступь шагов. Воды для разведения чернил Хубилай не нашел, поэтому просто поплевал на чернильный камень и, марая пальцы, взялся разводить пасту для туши. Кисти из барсучьей шерсти Яо Шу содержал в безукоризненном порядке, и Хубилай, взяв самую тоненькую, принялся с кропотливым усердием выводить на пергаменте цзиньские иероглифы.
Хубилай только закончил писать и присыпал иероглифы песком из песочницы, когда дверь в покои с легким скрипом отворилась. Нервно подняв голову, он увидел на пороге Яо Шу в спальном халате.
– Объясняться нет времени, – отрывисто сказал Хубилай, вставая и сворачивая в свиток мягкий и гладкий, как шелк, пергамент. Таким образом судьбоносные для державы строки оказались скрыты от глаз цзиньца. Пролив из фонаря немного расплавленного воска, отрок приложил к посланию отцову печать, оставив глубокий оттиск, и смерил ханского советника суровым взглядом.
Яо Шу попеременно взирал то на свиток, то на поблескивающую восковую печать, которую Хубилай сейчас подсушивал помахиванием. Советник не мог взять в толк, чем вызвано напряжение, сквозящее в облике бывшего ученика.
– Я увидел свет, – сказал он. – У меня ощущение, что полдворца не спит. Ты не знаешь, что происходит?
При этом он как будто невзначай остановился в дверях, загораживая проход.
– Дворец не мой, так что откуда мне знать, – пожал плечами отрок. – А я здесь по неотложному делу хана.
В антрацитово-черные глаза Яо Шу он смотрел безбоязненно, не давая себя запугать.
– Боюсь, мне придется настоять на твоем объяснении по поводу этого… вторжения в мои покои, – вкрадчивым голосом сказал советник. – Только тогда я смогу тебя отпустить.
– Настаивать, советник, вы не будете, поскольку это не ваше дело. А наше, семейное.
Хвататься за висящий у бедра меч Хубилай себе не позволил. Да оно и незачем: советника клинком не испугаешь. На какое-то время наставник с учеником сцепились глазами. Пришлось напрячься, терпеть и пережидать.
Наконец Яо Шу с досадливым вздохом посторонился, давая пройти. При этом его взгляд упал на столешницу, где рядом с еще влажным чернильным камнем были в беспорядке разбросаны письменные принадлежности. Он открыл рот для очередного вопроса, но Хубилая уже и след простыл; издали доносилось лишь эхо бегущих ног.
Путь от дворца до яма занял мало времени. Это был как раз центральный узел, связующий Каракорум со всеми, даже самыми отдаленными уголками империи, от царства Цзинь на востоке до бог весть докуда на западе. Хубилай во весь дух несся вначале через крыло дворца, затем по внутреннему двору и вдоль крытой галереи – вокруг сада, где гулял сквозной промозглый ветер. В саду мелькали факелы, освещая то место, где кебтеулы обнаружили тело хана. Скоро, совсем уже скоро советник прознает об ужасном событии.
После дворца отрок серой предрассветной улицей домчался до угла и, тормознув на повороте, увидел огни яма. Там постоянно, в любой час дня и ночи, кто-нибудь дежурил. Простучав каблуками под звонкой каменной аркой, Хубилай вбежал на просторный внутренний двор и нетерпеливо позвал. По обе стороны двора тянулись конюшни, где всегда были готовы в дорогу ямские лошади. Хубилай стоял, переводя дух. Слышно было, как в ближнем стойле фыркает и бьет копытом в дверь лошадь. Кто знает, может, нетерпение вновь прибывшего передалось и ей.
Почти сразу во дворе показалась кряжистая фигура того, кто сейчас заведовал ямом. Пожилому однорукому воину нынешняя должность наверняка досталась за прежние заслуги, в том числе за потерянную в бою конечность. На жалкий обрубок Хубилай предпочел из вежливости не смотреть.
– Говорю с тобой именем и властью Сорхахтани и Дорегене, жены Угэдэй-хана! Это послание надо срочно доставить в армию Субэдэя – не просто срочно, а так, что срочнее не бывает. Надо будет – запаляй лошадей, губи людей, но чтобы метель из-под копыт! И сразу в руки наследнику хана Гуюку. Ему, и никому иному.
Только
в его руки. Ты понял меня?
Старый воин пристально смотрел.
– А почему такая спешка? – осведомился он.
Судя по всему, новость еще не получила распространения. Хубилай решился. Надо, чтобы гонец поскакал сию же минуту, без всяких проволочек.
– Хан умер, – веско сказал он. – Необходимо известить его наследника. А теперь
гони
– или будешь лишен места!
Человек не мешкая кликнул ночного дежурного. Хубилай наблюдал, как навстречу торопится хмурого вида молодой нарочный. Заслышав приказ не щадить ни себя, ни лошадь, он вначале напрягся, а затем с пониманием кивнул. Послание легло в кожаную суму, которую гонец надежно приторочил к своей спине. Ямские слуги в это время уже спешно седлали лошадь. Тонко позвякивали бубенцы на сбруе.