Чингисхан. Пенталогия
Шрифт:
– Как ты, Илугей, выполняешь мои приказы, меня не касается. Доложи, когда все будет готово.
– Да, господин, – отозвался тот и вздохнул с облегчением.
Мункэ отвернулся, и Илугей заговорил снова:
– Огуль-Каймиш… в городе любят, господин мой. Везде только и говорят о ее беременности. Могут начаться волнения.
Орлок зыркнул на потного старика.
– Так вытащи ее из покоев ночью. Избавься от нее, Илугей, это мой приказ.
– Да, господин. – Военачальник пожевал губу. – Огуль-Каймиш не расстается с двумя служанками. Если верить сплетням, та, что постарше, разбирается в травах и древних обрядах. Думаю, не околдовала ли она госпожу
– Я ничего не слышал… – Мункэ осекся. – Да, Илугей. Повод хороший. Раскопай правду. Колдовство – злодеяние серьезное. Если обвиним Огуль-Каймиш в колдовстве, никто за нее не вступится.
Он отпустил военачальников и вызвал Яо Шу. Нелегка жизнь будущего хана, но Мункэ избрал себе высокую цель. Он вскроет гноящуюся рану, и та очистится. Всего через несколько месяцев он будет править монгольской империей без цзиньской скверны в самом ее сердце. Прекрасная мечта! Сверкающими от счастья глазами Мункэ смотрел, как ему кланяется Яо Шу.
Глава 11
Дорегене сидела в летнем дворце своего мужа. Тишину зала нарушало лишь негромкое шипение лампы. Опрятный белый дэли, новые туфли из белого полотна, седые волосы убраны назад так, что из парных заколок не выскальзывает ни пряди. Украшений не осталось: Дорегене все раздала. В такое время о прошлом думать не хотелось, а о настоящем не получалось. Она столько плакала по Гуюку, что болели глаза, но сейчас в душе воцарилось спокойствие. Слуг тоже не осталось. Когда ей сообщили, что по дороге из Каракорума идут воины, у Дорегене сердце екнуло. В летнем дворце жили двенадцать слуг, кое-кого она знала десятилетиями. Со слезами на глазах госпожа отдала им все золото и серебро, которое сумела найти, и отпустила. Она не сомневалась: воины Мункэ перебьют их, когда явятся сюда. Дорегене слышала о расправах, проводимых орлоком в городе, и даже подробности отдельных казней. Мункэ избавлялся от тех, кто поддерживал Гуюка, и она не удивилась, что он послал к ней воинов; чувствовала только усталость.
Когда слуги разошлись, Дорегене устроилась в самом спокойном месте дворца и устремила взгляд на закат. Пуститься в бега не позволял возраст, даже если бы она надеялась избавиться от преследователей. Как странно смотреть в глаза неминуемой смерти, хотя ни страха, ни злости не было. Дорегене совсем недавно потеряла любимого сына и слишком сильно по нему горевала, чтобы жалеть себя. Она чувствовала себя обессиленной, как человек, переживший сильный шторм: он способен лишь судорожно дышать и отлеживаться на камнях, глядя прямо перед собой.
Из ночного сумрака донеслись голоса воинов Мункэ: они подъехали и спешились. Дорегене слышала тихие звуки, от хруста сапог по камням до звона упряжи и доспехов. Она подняла голову, вспоминая лучшие годы. Угэдэй, ее муж, был хорошим человеком и хорошим ханом, но мстительная судьба не дала ему пожить. Не погибни он… Дорегене вздохнула. Не погибни Угэдэй, она не ждала бы смерти, брошенная всеми во дворце, который знал счастливые дни. Дорегене подумала о розовых кустах, подаренных ей Угэдэем. Без присмотра они одичают. Женщина размышляла то об одном, то о другом, прислушиваясь к приближающимся шагам.
Гордился бы Угэдэй Гуюком? Дорегене сомневалась. Великим человеком ее сын не был. Лишенная будущего, она четче видела прошлое: сколько ошибок совершила, сколько неверных решений приняла. Глупо оглядываться назад и думать: если бы да кабы… Но удержаться от этого Дорегене не могла.
Когда за дверями зала заскрипели сапоги, ее мысли скомкались. Она вдруг испугалась и сложила руки замком. И тут в зал один за другим стали просачиваться воины. Они ступали чуть слышно и держали мечи наголо, опасаясь атаки. Дорегене едва не рассмеялась, глядя на них, и медленно поднялась, чувствуя, как протестуют колени и спина.
Старший из воинов приблизился и удивленно заглянул ей в глаза.
– Госпожа, вы одна? – спросил он.
Глаза Дорегене вспыхнули.
– Я не одна. Справа от меня – мой муж Угэдэй-хан, слева – мой сын Гуюк-хан. Неужели вы их не видите? Они наблюдают за вами!
Слегка побледнев, воин скользнул взглядом направо, потом налево, словно Дорегене впрямь защищали духи. Но тут же поморщился: спутники следят за каждым его шагом и каждое слово передадут Мункэ.
– Госпожа, я выполняю приказы, – проговорил он, как будто извиняясь.
Дорегене еще выше подняла голову, вытянувшись в струну.
– Меня загрызают псы, – пробормотала она, презрением изгоняя страх, и громко добавила: – За все на свете нужно платить, воин. – Подняла глаза, словно видела сквозь каменную крышу над головой. – Мункэ-хан падет. Нальются кровью его глаза, сон и покой он забудет. Жить ему в боли и немочи, а потом…
Одним взмахом меча воин перерезал Дорегене горло. Она со стоном упала, быстро ослабев; ее кровь хлынула на сапоги воина. Посланцы Мункэ молча смотрели, как умирает старая женщина. Летний дворец они покинули быстро, испуганные тишиной, сели на коней, не глядя друг на друга, и поскакали прочь.
*
Военачальник Илугей стоял перед Мункэ и, сам не понимая почему, волновался. Откуда эти странные переживания? Для нового правителя естественно истреблять сторонников своего предшественника. Кроме того, совершенно разумно устранить тех, кто связан с прошлым режимом родственной связью. Восстания не вспыхнут, если дети врагов не вырастут и не научатся ненавидеть. Потомки Чингисхана усвоили уроки его жизни.
С особым удовольствием Илугей заносил своих врагов в списки, которые готовил для Мункэ. О такой власти он и не мечтал! Просто диктуешь писцу имя, а через день ханская охрана разыскивает и казнит названного. Протестовать никто не осмеливался.
Но увиденное тем утром выбило Илугея из колеи. Мертворожденные дети для него не в новинку, его собственные жены родили ему четверых таких. Но, наверное, поэтому холодное маленькое тельце подточило его решимость. Илугей подозревал, что Мункэ заподозрит его в слабости, поэтому старался говорить равнодушно.
– Господин мой, боюсь, жена Гуюка потеряла рассудок, – доложил он орлоку. – Лепечет, как дитя, льет слезы, баюкает мертвого младенца, точно живого…
Мункэ закусил нижнюю губу, раздосадованный тем, что простое задание обернулось такими трудностями. Наследник был бы угрозой; сейчас же Мункэ мог спокойно отослать Огуль-Каймиш к родителям. Он, конечно, фактически хан, но не провозглашенный перед всем народом, и у его власти есть предел… Мункэ беззвучно проклял Илугея, сообщившего ненужные подробности преступлений Огуль-Каймиш. От прилюдного обвинения в колдовстве не отмахнешься, это уже серьезно. Орлок сжал кулаки, вспомнив тысячи других дел, которыми следовало заняться. За несколько дней были казнены сорок три сторонника Гуюка. Их кровь залила учебное поле вокруг города. В ближайшее время кровь прольется снова, иначе гнойную рану не вскрыть.