Число власти
Шрифт:
— Ну-ну, — предостерегающе сказал генерал. — Так мы с тобой далеко зайдем, приятель.
— Вот именно. Но дело даже не в этом. Понимаете, Федор Филиппович, я ведь тоже не мальчик и говорить неправду умею не хуже иных-прочих. В этом деле у меня богатый опыт, и я вижу, когда кто-то лжет и притворяется. Так вот, мне показалось, что Казаков не лгал и не притворялся, что эта ситуация действительно создана не им и, более того, он этой ситуацией очень напуган. Конечно, можно предположить, что он хороший актер... Человек с его деньгами и социальным статусом просто обязан быть хорошим актером! Но, во-первых, даже хороший актер, приняв на грудь пол-литра шотландского, начнет путать реплики и нести отсебятину, а во-вторых...
— А во-вторых? — с любопытством спросил генерал.
— ...а во-вторых, Федор Филиппович, Казаков — не полный идиот. Если бы он действительно хотел пустить меня по ложному следу,
Потапчук снова понюхал чашку с кофе, а потом взял из пачки Слепого сигарету и стал водить ею по верхней губе, втягивая ноздрями дразнящий аромат табака.
— А может, он на это и рассчитывал? — сказал он. — На то, что ты ему поверишь именно потому, что он несет бред? Дескать, совсем человек голову потерял от страха, вот и плетет какую-то ахинею... Значит, он тут действительно ни при чем, значит, наша версия лопнула и надо искать в другом направлении... А? Учти, Казаков — мужик хитрый, и пол-литра виски ему — как слону дробина.
— Не знаю. — Глеб поймал себя на том, что слишком часто повторяет “Не знаю”, и разозлился. — Мне так не показалось, — повторил он с вызовом. — И вообще, Федор Филиппович, мне бы очень хотелось услышать, что вы сами думаете по этому поводу.
Потапчук тяжело, с усилием, поднялся с дивана, потер ноющее колено, подошел к окну и, слегка раздвинув планки опущенных жалюзи, стал смотреть на улицу. Из-за плотно прикрытой двери в соседнюю комнату едва слышно доносилась музыка: компьютер Сиверова развлекал мобильные телефоны исполнением популярных в начале восьмидесятых годов мелодий. С улицы слышались гудки автомобилей; сердито взрыкивая движком и лязгая железными бортами, проехал грузовик коммунальной службы; пронзительный женский голос визгливо и неразборчиво бранил какого-то Митяева за то, что тот потратил на пиво выданные ему на кефир и хлеб деньги. Генерал усмехнулся — сочувственно и в то же время с оттенком зависти — и вернулся к столу.
— Хорошо этому Митяеву, — сказал он. — С утра выпил — день свободен и никаких проблем.
— Нам тоже никто не мешает, — проворчал Глеб, сердито дымя сигаретой. — Вам налить?
— Мальчишка! — возмутился генерал, — перестань дерзить! Свистопляску на валютной бирже организовал вовсе не я. Тебе по-прежнему хочется услышать, что я думаю по этому поводу?
— Не отказался бы, — буркнул Глеб, с сожалением гася в пепельнице коротенький окурок.
— Так вот, — сказал Потапчук, — как старый оперативный работник, я, конечно, склонен подыскивать всему на свете рациональное объяснение. Но кто возьмется с уверенностью обозначить рамки рационального? Погоди, — сказал он, заметив нетерпеливое движение Сиверова, — не перебивай. В конце концов, я старше и по званию, и по возрасту. И потом, ты сам хотел услышать мое мнение, так что изволь молчать и слушать. Ты заметил, что наши представления о возможном и невозможном прямо вытекают из научных постулатов девятнадцатого века? Тогдашние ученые были настолько ограниченны, что даже не осознавали своего самодовольства. Они были уверены, что познали все, что можно познать, а все остальное, чего не могли измерить при помощи линейки, циркуля и вольтметра, объявили несуществующим. Чепуха, шарлатанство, предрассудки, ловкие фокусы — вот что такое, по их мнению, все эти астрологии, хиромантии, нумерологии и прочий оккультизм. И, что характерно, это мнение бытует по сей день, хотя на дворе уже не девятнадцатый век, а двадцать первый.
— Не вижу в этом ничего странного, — не удержавшись, вставил Глеб. — Особенно если учесть, что на дворе действительно двадцать первый век, а не девятнадцатый.
— А вот я вижу, — возразил Потапчук. — Не знаю, интересовался ли ты когда-нибудь астрологией...
— Я предпочитаю коньяк, — неудачно сострил Сиверов.
— Я тоже, — согласился генерал. — Но и в астрологии, поверь, есть своя прелесть. И заключается эта прелесть в том, что составленный грамотным астрологом по всем правилам прогноз в большинстве случаев оказывается верным. Добрая половина видных политических деятелей двадцатого века пользовалась услугами астрологов, и при этом подавляющее большинство населения планеты до сих пор пребывает в уверенности, что астрология — сплошное шарлатанство. Я тебя не убедил? Но позволь! Если ты видишь, что человек оснащает винтовку оптическим прицелом и попадает в цель чаще, чем без него, ты же не станешь утверждать, что он шарлатан и что на самом деле прицел тут ни при чем!
— Гм, — сказал Глеб. — Вот не знал, что вы еще и демагог!
— Во-первых, — сказал Потапчук, — старший офицер ФСБ обязан быть демагогом по долгу службы. А во-вторых, при чем тут демагогия?
— Ну как
— А в астрологию не заглядывал, — констатировал генерал. — А ты загляни! В наше время это едва ли не проще, чем заглянуть в оптический прицел. Обратись к знающему астрологу, пусть он составит твою космограмму, а потом мы вернемся к этому спору. Дать тебе адресок? А, не хочешь? Боишься узнать, что убеждения твои на самом деле заблуждения? То-то и оно, дружок. Заметь, современная наука упрямо движется по пути, проложенному еще в девятнадцатом веке. Мы развиваем технологию, а все остальное, к чему нельзя подобраться ни с гаечным ключом, ни с паяльником, ни с микроскопом, объявили несуществующим. Наш хваленый материализм является следствием нашей ограниченности — то есть, по определению, предрассудком, таким же дремучим, как вера в леших и домовых.
— Ну, Федор Филиппович, — сказал обескураженный этим неожиданным напором Глеб, — ну что вы такое говорите! От вас, генерала ФСБ, я такого не ожидал.
— Да? — удивился Потапчук. — Это почему же? Только потому, что мне приходится заниматься совсем другими делами? Ну так привыкай. Видишь, времена меняются, и всю эту мистику мы с тобой сейчас обсуждаем не от нечего делать, а по долгу службы. Очень может статься, что лет через пяток я буду посылать тебя охотиться за привидениями, а не за банкирами и политиками. Понимаю, что тебя такая перспектива не радует — против привидения пуля бессильна, — но жизнь редко интересуется нашими предпочтениями. Она преподносит нам сюрпризы, исходя из своих собственных предпочтений, а мы не умеем эти сюрпризы предугадывать как раз потому, что слишком заигрались в материализм. Мы, может быть, проходим мимо настоящих сокровищ, мимо величайших открытий, даже не догадываясь, мимо чего прошли. И мы утешаем себя: дескать, да нет там, в темноте, ничего интересного! Там вообще ничего нет, и темноты никакой нет, а есть только вот эта узенькая тропинка, которую освещает наш фонарик. И лишь немногие из нас отваживаются свернуть в сторону, отойти на шаг от проторенной, освещенной тропинки и пошарить руками в темноте. Иногда они возвращаются оттуда со странными находками, но объяснить, как и почему эти находки работают, они не умеют, и мы потешаемся над ними, называем их шарлатанами, берем их находки и небрежно выбрасываем обратно в темноту. — Он обмакнул губы в остывший кофе, облизнулся, вздохнул и с сожалением отставил полную чашку. — Нумерология — шарлатанство? — продолжал он. — Отчасти — да, ко лишь отчасти. В медицине, физике, вообще в официальной науке шарлатанов, скажу я тебе, не меньше, а больше, чем в астрологии, хиромантии и нумерологии, вместе взятых. Я не буду приводить тебе примеры, тем более что в этой области я, мягко говоря, не силен. Возьми книги по нумерологии, почитай, попробуй сам посчитать — там подробно описано, как это делается. Увидишь, результаты тебя удивят.
Глеб закурил новую сигарету.
— Уф, — сказал он. — Как-то все неожиданно... И потом, Федор Филиппович, согласитесь, что все это имеет к нашему делу очень отдаленное отношение.
— Это почему же?
— Люди, к которым посылает меня Казаков, это же явное сборище сумасшедших! Насколько я понял, они воображают, будто в Библии зашифровано какое-то божественное послание, и пытаются прочесть это послание, так и этак переводя текст Священного Писания в цифровой код. У них, естественно, ничего не получается, и они твердят, что послание зашифровано, а ключом к шифру служит имя Господне — ни больше ни меньше. Это, по-вашему, кто такие?
— А по-твоему?
— Обыкновенные психи. Кучка фанатиков, которым больше нечем заняться.
— Понятно, — сказал генерал. — Как, говоришь, зовут руководителя секты? Ну, того человека, к которому тебя направил Казаков?
— Шершнев, — сказал Глеб. — Эдуард Альбертович Шершнев.
— А откуда Казаков о нем знает?
— Старые знакомые, — сказал Глеб. — Кажется, вместе учились, что ли. Были, как я понял, дружны. А потом Шершнев ударился в эту мистику, пытался сагитировать Казакова, но не на таковского напал... В общем, разошлись пути-дорожки.
— Вместе учились? В школе?
— В институте.
— Вот, — сказал генерал. — То-то и оно.
— Что — вот? — не понял Глеб.
— Казаков окончил Плехановский, — пояснил Потапчук. — В советские времена лучшее экономическое образование можно было получить только за рубежом, да и то далеко не везде. Итак, Шершнев имеет высшее экономическое образование, защитил, насколько мне известно, докторскую диссертацию...
— Ого, — сказал Глеб. — А вы откуда знаете?
Генерал проигнорировал этот неуместный вопрос.