Шрифт:
Глава первая
Сюрприз для фартового парня
Кирилл Лантаров порывисто мчался по ковельскому шоссе. Какой-то щекочущий азарт, помноженный на осознание вседозволенности, подстегивал его к авантюре, и он пришпоривал мощный автомобиль педалью газа. Кирилл полагал, что эта мимолетная авантюра и есть настоящая жизнь – колоритная, остро перченная, с полной палитрой красок. Это, как с алкоголем, травкой или склонной к непредсказуемым фантазиям девчонке…
Нерасторопность и степенность других ездоков всякий раз принимались им за неспособность и бесталанность, вызывая раздражение мастера, ловкость которого сдерживают незадачливые, неотесанные новички. «Да, куда ты прешь, чайник тупорылый?!» или «Угомонись, быдло!» были лучшими из выражений, которыми Лантаров одаривал тех, кого обгонял. Это давно уже стало его привычной дорожной забавой, и быстрая езда, как и выработанный в течение нескольких последних лет необычайно резвый ритм жизни, придавали ему в собственных глазах блеск деловитости, сноровистости и значительности. Лантаров даже как-то любовался собой, мельком поглядывая в зеркало заднего вида. Во, какой он стал! Владелец тугого, с множеством солидных кредитных карточек, кошелька. Обладатель редкого, дорогостоящего автомобильного тюнинга, блеск которого
Кирилл Лантаров, как говорили в его среде, «сел на тему», на весьма денежную тему. И потому «был при делах» и наотмашь «рубил капусту». То есть хватал быстрые деньги, летящие в руки так же быстро, как стайки резвящихся в киевском небе стрижей. И поскольку у молодого человека не было ни обязательств, ни ясных целей, он отдавался куражу. Жил, как он сам думал, на полную катушку, веселился, наслаждался, выжимал буквально из каждого дня все без остатка, как будто острую приправу из тюбика.
Несясь по трассе, Кирилл с умилением поглядывал на стильную, с пухлыми боками сумочку на переднем сиденье рядом с собой, похожую на откормленного кота. Один раз не удержался и ласково погладил ее выдувающийся бок – кожа была итальянская, добротно выделанная, мягкая и в то же время упругая, как у девушки-спортсменки. Там покоился задаток нового клиента – десять тысяч долларов. «Жирный заказ», – вслух проговорил Лантаров и умиленно сглотнул, предвкушая уже трижды просчитанный собственный заработок от сделки: не менее четырех-четырех с половиной тысяч зеленых. Но его приятные размышления вдруг были внезапно прерваны…
На приближающемся к городской черте участке трассы, у «Корчмы» – уморительного местечка с лоснящимся от показной сытости двориком и плохо скрываемыми вуалью жалюзи низменными страстями, – спешащие в столицу машины сбились в узкий и несмелый ручеек. И тут, проявляя наглость и смекалку, надо было протискиваться сквозь пестрое скопище вздыбленных колесниц с разгоряченными моторами. Этот бивак для ищущих острых ощущений небедных любителей загородной свежести всегда навевал на Кирилла острую тоску; расположенный напротив кладбища, своей бравадой он противоестественно врезался в тихий ансамбль из лесной гущи, нетленного покоя памятников и покосившихся крестов. В этом месте почему-то всегда возникали пробки, и в воображении Лантарова трасса тут превращалась в невидимую границу между двумя параллельными мирами. По одну сторону дороги мерещился пик заоблачных радостей представителей пластиковой эпохи; по другую – незримый переход в вечный покой. И из-за того, что два мира столь неестественно и вызывающе соприкасались тут, в точке дороги, у Кирилла всякий раз возникало впечатление преувеличенной, гротескной картины. На одной стороне доминировал запах мяса с кровью, распаленных от вожделения тел; на другой – терпкий запах корней охраняющих могилы деревьев, перемешанный с острым запахом самих могил, укрытых от любопытных взоров мхами и плотным, едва подернутым осенью, заслоном из листвы. И, казалось, вполне можно было перейти по подземному переходу под трассой из одного мира в другой. Правда, дорога та была только в одном направлении и только в один конец. Кто-то говорил ему, что и сама ковельская трасса прошла тут прямо над могилами, слишком рано нарушив покой усопших душ, за что призрачные тени предков мстили облаком невидимого, буйно заряженного энергетического поля, геопатогенной зоной, будоражащей живущих. И действительно, тут, в непосредственной близости от «Корчмы», слишком часто случались аварии. «Вероятно, и сейчас что-то подобное произошло», – мимолетно пронеслось в голове у Кирилла, и, медленно двигаясь, у самого бордюра он разглядел раскатанные на асфальте очертания кошачьего тельца. Вернее, то, что осталось от бедняжки, не сумевшей пересечь этот адский железный поток. Кирилл неожиданно вспомнил, что несколько дней тому, вот так же пробиваясь к Киеву, он отчетливо видел только что сбитое несчастное животное. Торопливый водитель, может быть, даже не заметил, что для кого-то земное измерение в тот миг закончилось. Независимо от его желания воображение тогда отчетливо начертило душераздирающую цепь мгновенных превращений. Движущееся гибкое, грациозное существо, внезапный молниеносный удар полуторатонной массы, пришедшей из ниоткуда, вслед за ним – мгновенный разрыв всех органов, короткий, никем не услышанный, предсмертный крик, и все это тонет в кровавом тесте. А уже сегодня, когда остались только очертания былого кусочка жизни, не возникло даже сожаления, словно так и должно происходить. Словно именно так и настроено монотонное тиканье часов Вселенной. «С людьми происходит то же самое, – невольно подумал Лантаров. – Сегодня человек жив, а завтра остается только смутный, оставленный им отпечаток, как белый инверсный след от промелькнувшего меж облаков истребителя, и уж через несколько минут не остается ничего, что хоть как-то напоминало бы о его пребывании во времени и в пространстве…»
Наконец его взору открылась картина, которую он, впрочем, и ожидал: какое-то авто с чрезмерно самонадеянным наездником невпопад догнало двигавшегося впереди собрата. У первой была прилично разбита задняя часть, вторая сплюснула переднюю так, что вздувшаяся крышка капота придавала автомобилю сходство с набычившимся обозленным зверем. Лантаров опять собирался привычно петлять между двумя потоками: несшимися встречными и слишком, как ему казалось, нерасторопными автомобилями своего ряда. Честолюбивый и удачливый, он был уверен, что по праву презирает правила большинства. Он от кого-то слышал, но не верил, что хотя бы раз в жизни эти правила неотвратимо пересекаются с индивидуальными законами тех, кто исповедует собственную мораль, отличную от представлений подслеповатой толпы. Но, нажимая на педаль газа, всегда говорил себе: возможно, но только не сегодня…
Все дальнейшее произошло быстро и до банальности глупо. Лантаров даже не успел выскочить из проклятой кладбищенской зоны. Это был просто очередной обгон под горку, не предвещавший ничего необычного. Но когда машины поравнялись, Кирилл, оказавшийся на встречной полосе дороги, вдруг с изумлением ощутил, что обгоняемая им машина словно очнулась от монотонности текущего потока и понеслась вперед. Время еще позволяло ему ускользнуть на свою полосу без риска столкновения со встречной машиной. Лантаров резко выжал педаль газа едва ли не до отказа и осатанелым рывком обошел строптивую машину, выскочил на свою полосу движения. Он заметил сквозь слегка тонированное стекло небрежно-роскошные завитушки женских волос. Лантаров хотел гневно выругаться матом в ее адрес, но не успел. Обгоняя нерасторопную девицу, он потерял какую-то важную долю секунды, а может, и больше, и теперь, бросив взгляд вперед, содрогнулся. То, что было впереди, обожгло его внезапным холодом неудержимо срывающейся с гор лавины. Невообразимо близко перед собой он увидел огромный темный силуэт другого автомобиля, похожего на рано выбравшегося из берлоги обозленного медведя и несущегося по встречной полосе прямо на него. Такой же лихач, как и он сам, спешил в противоположную сторону. Лантарову почудилось, что он видит дьявольскую ухмылку. А может, никакой ухмылки не было, потому что этот водитель попал в точно такую же ситуацию, а причиной ее была едва видимая горка, скрадывавшая обзор. Оба ездока и обманулись, двигаясь с противоположных сторон, но если бы хотя бы один из них совершил свой маневр вовремя, ничего бы не произошло. Теперь же какая-то бесовская неотвратимость жутким могильным дыханием перевернула все внутренности Лантарова – он отчетливо увидел, что сулит лобовое столкновение. В этот короткий, как ядерная вспышка, миг Лантаров осознал вдруг свою уязвимость. Он не думал, не размышлял, все явилось само собой, подобно озарению, и только рот округлился для привычного выкрика «Твою мать!» Уже в следующее мгновение Лантаров машинально дернул руль вправо, выбрав для себя обочину как шанс выскользнуть из железной ловушки. Он успел даже немного удивиться спокойствию своего рассудка, сработавшего независимо, как бы самостоятельно и тотчас, подобно безотказному автомату. Но реакция не спасла его, скорость оказалась слишком высокой, а обрыв за узкой обочиной – слишком крутым. Нажав до отказа на тормоза, Кирилл услышал шальной скрежет специальной системы, спасающей автомобиль от заноса, и затем почувствовал, как качественная шведская резина, отчаянно хватаясь за комки земли и мелкие камешки, как будто зубами вгрызаясь в самую обочину, пыталась удержать машину от фатального столкновения с лесом. Обострившееся в этот момент обоняние водителя уловило вызывающе неприятный запах горелого, возникший от трения каких-то механизмов. «Как глупо и бездарно!» – отчего-то пронеслось у него в голове как бы само собой, совершенно независимо от воли. И уже в следующее мгновение возник какой-то странный отстраненный полет чего-то тяжелого, бесформенного, неуправляемого, неодушевленного. И – гнетущее столкновение с землей, черствой и безжалостной. В один миг Кириллу померещилось, что какая-то темная тень, может быть, крылатого хищника – ему отчетливо слышалось хлопанье могучих крыльев, – пронеслась мимо. Внезапный огненный шар ослепил его ударной волной невыносимой боли. Но прежде наступления полного безмолвия темной бездонной пустоты он увидел – и ему это отчетливо запомнилось – светлый и прозрачный, будто сотканный из тончайших золотых нитей, неизвестный лик с мягкими чертами, взирающий с укоризной, но в то же время с заботливой материнской нежностью.
Кирилл не видел, как остановились несколько машин и как к нему устремились люди. Последнее, что он слышал удивительно отчетливо, так, что слова врезались в мозг забитым по шляпку гвоздем: «Да, этот парень просто в рубашке родился!» А потом все окутал непроницаемый мрак…
Лантаров очнулся, как после непосильного похмелья. Ему показалось, что все тело его помещено в громадный свинцовый панцирь, стянуто неумолимой смирительной рубашкой, впившейся в глубины организма и обескровившей его. Голова была заполнена чуждым тяжелым материалом. Она была так яростно сдавлена обручем, что в ней, казалось, навечно засело отупляющее напряжение. Действительность то расплывалась и ускользала, то ходила ходуном, как если бы он распластался на днище лодки, качающейся на волнах. Его тошнило. Осторожно и несмело он приоткрыл глаза и сразу зажмурился, изумленный резким светом. Помещение с высоким потолком было залито сверхъестественно холодным, пронизывающим светом, который лился, кажется, со всех сторон. Витал назойливый запах хлорамина и еще чего-то сугубо больничного. Но очень скоро какая-то сила накатилась на его веки. У него зарябило в глазах, и неимоверная усталость обволокла все пеленой тумана. И Лантаров неохотно поддался этой усталости, осознавая, что снова проваливается вместе с койкой в темный бездонный проем преисподней.
Неизвестно, сколько времени он находился в состоянии невесомого парения, когда его разбудил негромкий, спокойный голос. Очнувшись, Лантаров увидел перед собой худое, изрезанное морщинами, интеллигентное лицо со спокойными, внимательно изучающими его глазами. Из-под края бирюзового воротничка человека выбивались совершенно белые, будто пластиковые, кольца седых волос. Резкие, прямолинейные запахи, яркий свет, строгая белизна вокруг, суровое лицо – все неуютные детали указывали на взыскательность медицинского учреждения. «Живой…» – с трудом подумал он, поражаясь тому, что даже мыслям тяжело пробиться наружу, точно все его сознание было замуровано под толщей бетона и он видел весь мир через небольшую, оставленную невидимым палачом, щелку.
Доктор между тем разговаривал с кем-то с рассудительностью человека, знающего гораздо больше, чем кто бы то ни было в этом помещении. «Та-ак, яс-нень-ко», – повторил он несколько раз, медленно растягивая будто бы ничего не значащие слова. Но в сочетании с напряженной позой медицинского волхва, его сосредоточенным лицом и колючим взглядом слова эти приобретали настораживающий и пугающий неведомой, жуткой неотвратимостью смысл. От повышенного внимания к его телу, которое Лантаров почему-то не чувствовал, ему стало неприятно и сухо во рту. Он хотел было облизать губы, но не смог – язык был непослушным, опухшим и чужим. Пациент сразу почувствовал себя незащищенным под этим настойчивым взглядом, и непроизвольно возникла потребность жалобно позвать маму и заплакать. Так смотрят на лабораторных крыс, когда изучают изменения в их поведении после дозы испытуемого вещества.
Двигать как-то странно уложенной на подушке головой Лантаров не мог, водить же глазами ему было больно – от напряжения глаз сразу возникала резь. Доктор был виден то отчетливо, то в каком-то тумане. И все-таки реальность расплывалась и подрагивала, как если бы смотрел он не на человека, а на его отражение в тихо колышущейся воде. «Уж не во сне ли все это? Может, этот голос – просто скверная галлюцинация?» – сам собою явился будто бы логичный вопрос. Но позади по-спартански спокойного врача он узрел часть как будто женского силуэта. Лица ассистента или ассистентки не было видно. Но до его ушей снова донесся голос, чеканящий фразы с покровительственной интонацией пророка: