Чистильщик
Шрифт:
– Но этого почти всегда недостаточно. – продолжал Альмод. – Потому что омертвение, которое вызывают твари, от этого замедляется, но не останавливается. Оно вообще не останавливается, никаким плетением – или мы пока просто не знаем, как это остановить.
Эрик перевел взгляд с искаженного болью лица Фроди на спокойное – Альмода. Что надо иметь – или чего не иметь – в душе, чтобы при еще живом человеке подробно и хладнокровно рассказывать, как тот будет умирать?
– Иссечь в пределах здоровых тканей тоже не помогает? – спросил он.
Это урок. Просто
– Когда есть возможность. Но она не всегда есть.
И в самом деле, грудную клетку не вскрыть, в мозг не залезть, и это только то, что приходит на ум в первую очередь.
– Уна продержалась неделю, – сказал Фроди. – выхаркала легкое, пока омертвение не дошло до сердца.
Альмод словно не услышал.
– … как вот здесь, смотри.
Эрик мысленно присвистнул. Отверстие уходило между двух ребер прямиком в печень. Конечно, любой целитель остановит кровотечение, не дав умереть на месте – как это, похоже, сделал Альмод. Но… Как ни старался, он не мог увидеть ничего необратимого. Да, небольшая зона омертвения вдоль раневого канала, но если не допустить заражения заживет даже без помощи целителя, а если помочь – дня через три на ноги встанет.
Иссечь в пределах здоровых тканей. Точнее, выжечь… высушить? Эрик пока сам не мог подобрать точного слова. Словом, уничтожить окончательно, чтобы омертвение перестало распространяться. А до того – не остановить тварь грубой силой, а просто лишить жизни, или того подобия его, что в ней было, и извлечь спокойно и не торопясь, как любое инородное тело. Что, похоже, и проделал командир. Но…
– Невозможно плести с такой точностью!
– Возможно, как видишь. – Альмод ухмыльнулся. – Очень удачно я попал на твою защиту.
Эрик выпрямился. Где-то внутри черным клубком свернулась зависть: это была его идея, его шедевр, а какой-то чистильщик просто взял, и… И довел его до ума, действуя с такой легкостью, словно работал с этим плетением не первый год.
Альмод поднял с травы бусину мертвой твари, покрытую густеющей кровью, вложил в руку Фроди.
– Держи на память. Оправишь в серебро – красивая штука выйдет.
– Дороговата безделушка получилась, – хмыкнул тот. Сжал кулак. – Если бы ты знал это плетение две недели назад, Уна была бы жива.
– Да. Но я его не знал.
– Ты собирался стать целителем, – догадался Эрик. – Но ведь профессор Лейв…
– Я очень удивился, обнаружив, что он переключился на практиков. С другой стороны – ученику так проще пристроиться. Живешь в доме какого-нибудь благородного, лечишь его матушке мигрени а батюшке – подагру, самому варишь самогон, от которого не бывает похмелья, попутно наставляешь рога, и в ус не дуешь. Не забывай только десятину университету платить.
Эрик невольно усмехнулся. Да, для кого-то идеальная жизнь.
– Но в мое время он натаскивал целителей, – сказал Альмод.
Он достал нож, начал срезать с Фроди остатки рубахи.
– Чего стоишь столбом? Если силы есть – займись, только не увлекайся, за раз мы это и вдвоем не затянем.
Сил после всего происшедшего оставалось не так уж много, но Эрик опустился на колени рядом. И замер, заметив грубый шрам кольцом вокруг шеи Фроди. Перевел взгляд на запястье, с которого как раз сполз рукав. Растерянно посмотрел на Альмода. Тот продолжал свое дело, как ни в чем не бывало и если и заметил заминку, никак не дал это понять. И то правда – едва ли командир не знал, что под его началом ходит беглый каторжник.
Творец милосердный, куда он попал?
Эрик стиснул зубы. Как бы то ни было, сейчас перед ним ожоги второй-третьей степени на большой площади и две глубокие раны с повреждением внутренних органов, и только это имеет значение.
Изба, куда их пустили, оказалась просторной и чистой: беленая печь, яркие домотканые половики и даже кровать, застеленная лоскутным покрывалом. В доме, где рос Эрик, спали на лавках и если бы не проснувшийся дар, он никогда бы не узнал, что бывает по-другому. Что ж, несколько ночей на лавке – не вся жизнь, перетерпит как-нибудь, хотя вспоминать прошлую жизнь не хотелось. Впрочем, он и лиц родителей толком не помнил: так усердно старался забыть.
Хозяева вместе с детьми перебрались к родичам, оставив дом в распоряжение чистильщиков, так что никто не мельтешил вокруг, мешая располагаться. Единственную кровать отдали Фроди, сами растянулись на лавках: хотя до вечера было еще далеко, устали все. Эрик прикрыл глаза, кажется, лишь на миг, а когда открыл снова, солнце в окне почти ушло за крыши, а в избе одуряюще пахло вареной курицей. Он только сейчас сообразил, насколько голоден: перед защитой толком не поел, слишком волновался, а потом день понесся взбесившейся лошадью и стало вообще не до того.
– Садись, – улыбнулась Ингрид, водружая на стол чугунок, в котором обнаружился густой кулеш с просом.
Альмод наполнил миску первым, но вместо того, чтобы начать есть, отошел к кровати. Тронул раненого за запястье:
– Будешь?
Тот вскинулся, просыпаясь, охнул – резкое движение явно разбередило не долеченную спину. Кивнул.
Альмод опустился прямо на пол, пристроив миску на поднятое колено, взялся за ложку.
– Сам, – сказал Фроди, неловко сдвигаясь к краю постели. – Еще не хватало.
– Сам, так сам, – не стал спорить командир.
Уходить, впрочем, не стал, так и держал миску, пока Фроди не вернул ложку.
За столом молчали. Альмод ел быстро и равнодушно, как будто ему было совершенно все равно, что класть в рот. Ингрид поглядывала на него встревоженно, но ничего не спрашивала. Эрик и подавно помалкивал. Доев, поднялся из-за стола, оставив на нем грязную посуду, как привык: в университете слуг хватает. Шагнул было к двери, зачем сидеть в четырех стенах, когда на лице самая настоящая весна? Он успел за зиму соскучиться по зеленой траве и яркому солнцу. Но странно, что купцы не ходят так из конца в конец мира. Да, опасно, но вряд ли опасней чем там, где спят в доспехах, не выпуская из рук оружия.