Чисто альпийское убийство
Шрифт:
— …а потом мне не оставалось ничего другого, как прыгнуть в реку. У моста меня выловил один отзывчивый таксист и доставил в больницу. Я бы объявился гораздо раньше, но одна злая, как цербер, медсестра запретила мне заниматься служебными делами и окружила нежной заботой.
— Вы ранены?
— О-ох, назвать меня раненым будет преувеличением. У меня крошечная ссадина на голове и мощнейший насморк. Тем не менее прыжок в ледяную воду был меньшим из зол, иначе я задохнулся бы в дыму.
— Значит, вы снова в больнице? — сделал вывод Штенгеле. Затем он исторг вопль радости, употребив при этом междометие, понятное лишь альгойцам. В моменты сильного
— Да, верно, я снова валяюсь тут.
— Можно, мы к вам придем? — спросила Мария Шмальфус.
— Нужно! Приходите, устроим небольшое совещание.
— Как, неужели? Наверное, вам хочется сначала…
Нет, Еннервайну ничего такого не хотелось. И все отправились к нему, не забыв прихватить с собой Беккера с Джо. Хорошо, что Еннервайну выделили отдельную палату!
— Как вы себя чувствуете, шеф? — поинтересовался Хёлльайзен.
— Нормально, друзья. Но оставим в стороне мое самочувствие, поговорим о гораздо более важных вещах. Эти Гразеггеры… Был ли этот пожар…
Тут за дверями палаты послышался какой-то шум. Высокий женский голос ругался, суровый мужской не оставался в долгу.
— Посмотрите кто-нибудь, что там случилось.
Почетная роль «смотрителя» досталась Беккеру. Он вышел из палаты и увидел медсестру с грубым мужеподобным лицом, которая пыталась преградить путь кряжистому красномордому мужчине с густыми усами.
— Думаете, сюда могут заходить все, кто попало?! — ругалась медсестра.
— А я вовсе не «кто попало»! Я член совета общины, мне можно! Довольно с меня этого безобразия!
— Входите! — крикнул Еннервайн.
— Меня зовут Тони Харригль, — загремел усатый, вваливаясь в палату. — Я член совета общины, и я всегда говорил…
— Что вы всегда говорили? — спросила Николь Шваттке, и этот невинный вопрос еще сильнее разозлил Харригля — может быть, из-за ее вестфальского акцента. Казалось, он вот-вот лопнет от ярости.
— Сколько можно? Сначала попытка моего физического устранения, затем ваша неспособность установить истину, а теперь еще и эта чудовищная история с Гразеггерами! Как член совета общины, я отвечаю за все, что происходит в нашем городе. Я спрашиваю, когда наконец будут результаты…
— Вы так себя ведете, будто виновники всех бед — это мы.
— Нам жизненно необходим приток туристов, нас кормит добрая слава, которую мы зарабатывали десятилетиями! Скажите, господин Еннервайн, когда закончится весь этот кошмар?
Штенгеле успокоил взбешенного общественного деятеля и аккуратно выпроводил его из палаты. Когда вздорный посетитель ушел, Еннервайн процедил:
— То, что я предприму завтра, понравится этому Тони Харриглю еще меньше.
— Что именно вы собираетесь делать?
— Санкционировать эксгумацию. И не одну. А если точнее, сто тридцать эксгумаций. Да что там — двести шестьдесят! Это будут грандиозные раскопки. Мы перероем все здешнее кладбище.
Он достал распечатку и прочел вслух:
— Макс Ленер, G два дробь три, дробь шестнадцать, дробь ноль семь, Кресценция Хольцапфель. С этой могилы мы и начнем.
И тут Еннервайн осекся. Макс Ленер?! Однако женщина, чуть не попавшая под колеса его велосипеда рядом с горящим домом, ведь тоже была…
— Позовите, пожалуйста, медсестру.
— Вам плохо?
— В кармане брюк, которые она отобрала у меня в приемном покое, остался блокнот. В нем записан важный адрес…
— Так это вы —
— Послушайте, в тот день я просто прогуливалась вдоль реки и ничего особенного не…
— Вам знаком гражданин по имени Макс Ленер?
— Да. Это мой супруг.
— Можно с ним поговорить?
— Он уехал.
— Куда?
— Не знаю.
— И как давно он уехал?
Настойчивости в допросе свидетелей гаупткомиссару Еннервайну было не занимать. В этом деле ему неизменно сопутствовал успех.
Термальный курорт Баньи-ди-Петриоло, что между Сиеной и Гроссето, теплый ветер с моря, такой характерный для позднего лета… Здешние холмы были низковаты для того, чтобы на их вершинах мог рождаться настоящий фён, но тем не менее итальянцы придумали свое слово для обозначения похожего явления: vento di caduta, нисходящий ветер. Небольшой автомобиль-фургон выскочил из-за поворота на залитую вечерним солнцем трассу. Женщина, сидевшая за рулем, на миг обернулась и спросила:
— Ну как ты, Свобода?
— Ничего, я живучий. Меня так просто не возьмешь. Нет, ну до чего же здорово, что у нас в холодильнике осталось три трупа. Сыскари порядком поломают над ними головы…
Свобода со стоном прижал руку к раненому плечу.
— Скоро приедем, — успокоил его Игнац, поглаживая оленью голову, подрагивавшую у него на коленях. Сверху шкура чучела была мягкой и шелковистой, но под ней чувствовалось что-то твердое. Из небольшой проплешины, проеденной молью, выглядывал сдержанно поблескивавший предмет с надписью «Banca di…». Последнее слово было спилено.
— Сакра! — процедил Свобода. — Еще бы чуть-чуть, и всем нам крышка, — добавил он на австро-баварском диалекте.
Эпилог
Да, сакра! Что же теперь получается? Торжествует зло, празднует победу преступность, «гомо криминалис» выигрывает по всем статьям? Может ли такое вообще быть, да еще и — подумать только! — в осененном бело-голубым флагом Верденфельзском районе Баварии, с незапамятных времен считавшемся оплотом непорочности?
Нет, совсем все плохо быть все-таки не может, и Бенедикт Штимпф как нельзя кстати вышел после обеда в сад, чтобы понаблюдать за природой. Бенедикт Штимпф был не просто охотником, но и владел уважаемой профессией охотника-санитара, своего рода ветеринара для диких животных. В конце нелегкого дня, посвященного охоте и неустанной помощи зверью, он внимательно глядел в полевой бинокль, пытаясь отыскать в небесах пару канюков, появившуюся в этих краях совсем недавно. Однако то, что он поймал в объектив, любителю природы совсем не понравилось. Там, наверху, какой-то ненормальный на параплане размахивал опасным на вид предметом. Вскоре стало ясно: это снайперская винтовка, ведь порывом ветра с нее сорвало обертку из куртки, и теперь малый оголтело целился то в одну сторону, то в другую, как видно, полностью потеряв контроль над собой. Бенедикт Штимпф счел своим долгом утихомирить безумца. Он сбегал за специальным ружьем для усыпления больных животных и зарядил его шприцем со снадобьем, предназначенным для оленей, волков и медведей. Экологически мыслящий гражданин не использовал никаких промышленных химических препаратов — он готовил снотворное сам, не нанося при этом урона природе. Охотник и санитар пользовался эссенцией, полученной из кожицы мухоморов, — именно этим средством он и пульнул в подозрительного типа. Затем Штимпф вызвал полицию.