Чисто английское убийство

Уорбек-холл слывет самым древним жилым зданием в Маркшире. Помещение фамильного архива в северо-восточном крыле, вероятно, самая древняя его часть и, уж во всяком случае, самая холодная. Д-р Венцеслав Ботвинк, д-р философии Гейдельбергского университета, почетный д-р литературы Оксфордского, внештатный профессор новейшей истории в Пражском университете, член-корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, сидел, склонившись над грудой выцветших рукописей, время от времени прерывая чтение, чтобы угловатым иностранным почерком выписать из них несколько строк, и чувствовал, как холод пронизывает его до костей. Он привык к холоду. Холодно было в его студенческом

обиталище в Гейдельберге, еще холоднее в Праге в зиму 1917 года, а холоднее всего в концентрационном лагере в Третьем рейхе. Профессор сознавал, что зябнет, но, пока закоченевшие пальцы могли еще держать перо, он не позволял холоду нарушать свою обычную сосредоточенность. Холод для него был не больше, чем утомительной обстановкой работы. Что ему действительно мешало и что раздражало его — это варварский почерк третьего виконта Уорбека, которым тот испещрял интимные письма, написанные ему лордом Бьютом в первые три года царствования Георга III. Ох уж эти маргиналии! [1] Эти корявые, недописанные вставки между строчками! У д-ра Ботвинка зрела личная обида на этого аристократа восемнадцатого века. Человек, который являлся адресатом таких важных сообщений, а следовательно, и хранителем государственных тайн такой неизмеримой ценности для последующих поколений, должен был бы, кажется, иметь достаточно чувства ответственности перед потомством, чтобы сохранить все это в неприкосновенности, а он предпочел драгоценнейшие сообщения излагать неразборчивыми каракулями — вот что было несносно! Всецело по вине третьего виконта Уорбека исследование документов рода Уорбеков заняло вдвое больше времени, чем он предполагал. А для стареющего ученого, здоровье которого уже не прежнее, время так дорого! На совести виконта останется, если работа, которой предстояло показать, как эволюционировала английская конституция в период 1750–1784 годов, будет не закончена из-за смерти ее автора. Бессильно негодуя, д-р Ботвинк смотрел на лежащие перед ним загадочные каракули и через пропасть двух столетий вполголоса ругал виконта Уорбека и клял его плохо очиненное гусиное перо.

Раздался деликатный стук в дверь, и, не ожидая ответа, вошел слуга. Это был коренастый пожилой человек с бесстрастным лицом и выражением готовности, столь частым у дворецких из хорошего дома.

— Я принес вам чай, сэр, — сказал он, поставив поднос на круглый стол.

— Спасибо, Бриггс, — ответил д-р Ботвинк. — Очень любезно с вашей стороны, но, право, не стоило беспокоиться.

— Никакого беспокойства, сэр. Я сам пью чай в эти часы, а мне из буфетной — сюда рукой подать: один пролет.

Д-р Ботвинк серьезно кивнул. Он был достаточно знаком с английскими обычаями, чтобы знать, что даже в наше время дворецкий, подавая гостю чай, не станет, как правило, приводить для этого основания. И лишь оттого, что д-р Ботвинк находился не вполне на положении гостя, Бриггс нашел нужным объяснить, почему для него не составило беспокойства подняться на один пролет. И д-р Ботвинк отметил это тонкое социальное различие с кислым удовлетворением.

— И все-таки это любезно с вашей стороны, Бриггс, — настаивал он, тщательно подбирая английские выражения. — Даже если мы с вами такие близкие соседи. Между нами говоря, мы с вами единственные обитатели этой старейшей части Уорбек-холла?

— Именно так. Эта часть дома на самом деле была построена самим Перкином Уорбеком в тысяча…

— Ну нет, Бриггс! — Д-р Ботвинк, чтобы поправить дворецкого, даже перестал наливать себе чай. — Рассказывайте такие истории посетителям и туристам, но не мне. Ведь Перкин Уорбек — миф, не исторический миф, я имею в виду, а по отношению к роду лорда Уорбека. Между ними нет никакой связи. Эта ветвь рода Уорбеков совсем другого происхождения, и гораздо более высокого, смею вас уверить. Все это имеется вот здесь, в документах. — И он кивнул на дубовый шкаф, стоявший позади него у стены.

— Так-то оно так, сэр, — ответил Бриггс вежливо, — а только у нас в Маркшире на этот счет говорят по-своему.

Может быть, д-р Ботвинк и хотел возразить, но сдержался. Он только тихо пробормотал про себя: «А только у нас в Маркшире говорят по-своему» — и отхлебнул чаю. А вслух сказал:

— Вкусный у вас чай, Бриггс. Косточки распаривает. — И он не без гордости посмотрел, оценил ли дворецкий его знание английских оборотов речи.

Бриггс позволил себе намек на улыбку.

— Точно так, сэр, — сказал он. — Очень холодно. Похоже, что пойдет снег. Судя по прогнозу погоды, можно ждать белого Рождества.

— Рождества! — Д-р Ботвинк поставил чашку на стол. — Неужели год уже идет к концу? В таком месте, как здесь, и дням счет потеряешь. В самом деле, скоро Рождество?

— Послезавтра, сэр.

— А у меня и из головы вон! С этой работой я провозился куда дольше, чем думал. Я слишком злоупотребляю гостеприимством лорда Уорбека. Может быть, в такой момент мое пребывание здесь будет ему неудобно? Надо бы мне спросить его.

— Я только что позволил себе смелость, сэр, задать этот вопрос его светлости, когда подавал ему чай, и он выразил желание, чтобы вы, если вам угодно, оставались его гостем и на праздники.

— Очень любезно с его стороны. Не премину поблагодарить его лично, если он в состоянии меня принять. Кстати, как он чувствует себя сегодня?

— Его светлости лучше, благодарю вас. Он уже на ногах, но еще не сходит.

— На ногах, но еще не сходит, — повторил д-р Ботвинк задумчиво. — На ногах, но не сходит! Английский язык невероятно выразителен.

— Именно так, сэр.

— Кстати, Бриггс, вы только что говорили о праздниках. Полагаю, что при нынешних обстоятельствах празднество будет носить чисто номинальный характер?

— Как вы изволили сказать, сэр?

— Я думаю, что в действительности не будет никакого торжества, никакого, — он в нетерпении щелкнул пальцами, не находя нужного слова, — никакого пира горой?

— Не могу сказать, сэр, в точности, как именно будут праздновать, но надо полагать, что Рождество пройдет тихо. Его светлость пригласил только немногих из родни.

— А! Значит, будут гости? Кто же, например?

— Нынче вечером приезжает сэр Джулиус, а завтра…

— Сэр Джулиус?

— Сэр Джулиус Уорбек, сэр.

— Но ведь он министр финансов в нынешнем правительстве? [2]

— Совершенно верно, сэр.

— А я, исходя из моих разговоров с лордом Уорбеком, думал, что у него совершенно иные политические взгляды.

— Политические, сэр? Сэр Джулиус приезжает сюда, как я понимаю, только в качестве брата лорда Уорбека.

Д-р Ботвинк вздохнул.

— Прожив столько лет в Англии, — сказал он, — я иногда чувствую, что так никогда ее и не пойму. Никогда.

— Могу еще чем-нибудь вам служить, сэр?

— Извините меня, Бриггс. Мое пошлое любопытство иностранца отвлекает вас от дел.

— Отнюдь нет, сэр.

— Если вы можете выдержать в этом погребе еще несколько минут, мне хотелось бы услышать от вас нечто в известной мере важное для меня. Каково будет мое положение в доме на рождественские праздники?

— Как это, сэр?

— Мне, наверно, лучше всего будет держаться в стороне, верно? Лорд Уорбек был так добр, что рассматривал меня как гостя, но, разумеется, я не рассчитываю, что меня будут принимать как близкого родственника — в особенности когда его светлость на ногах, но еще не сходит. Положение довольно щекотливое, а, Бриггс?