Чисто еврейское убийство
Шрифт:
— Если Сохнут успеет провести в России операцию, аналогичную «Шломо»… — сказал Бутлер и не закончил фразу. А что говорить — и так все было понятно. Ехать надо вовремя.
Когда Чернышев сделал свой знаменитый жест правой рукой и сказал «Русские люди, к вам обращаюсь я…», Роман потянулся к пульту и выключил стерео. В салоне сразу стало уютнее и теплее.
— Своих проблем хватает, — сказал Роман. — Ты весь день провел в ешиве. Расскажи о впечатлениях.
— А ты…
— Мне хвастаться нечем. Топчемся на месте.
— Видишь ли, я не разговаривал ни с кем лично, я больше ходил и слушал…
— Да уж, — усмехнулся Роман, — мне докладывали.
— Так вот, — продолжал я, — мое мнение. Мы не выйдем на убийцу, если не будем абсолютно точно знать мотив. Нынешняя версия полиции меня не устраивает. Ты сказал журналистам, что ешиботники повздорили, и кто-то в состоянии аффекта трахнул Слуцкого по голове первым, что попалось под руку.
— Да, — неохотно подтвердил Роман. — Это самая разумная версия.
— Это полный бред, — возразил я. — Эта версия абсолютно не соответствует тому представлению, что сложилось у меня об учениках ешивы. Люди они чрезвычайно уравновешенные. Ультраортодоксы. Они просто не способны впасть в состояние аффекта.
— Даже если кто-то в их присутствии оскорбляет Бога? — осведомился Роман.
— Да, безусловно. Оскорбление пройдет мимо их сознания. Отреагируют они только на какой-то неожиданный аргумент, на некое доказательство, понимаешь? Разум, а не чувство. Я ходил среди них весь день и, каюсь, действительно действовал на нервы всем, включая полицию. Хотел вывести их из себя, тем более, что такая ситуация, нервы напряжены… Ничего не вышло. Полицейские злились и, как ты сказал, готовы были послать меня к… А ешиботники смотрели мне в глаза и качали головами. Никто из них не мог убить Слуцкого в состоянии аффекта.
— И, однако, каждый из них утверждает, что убил он.
— Врут.
— Детектор лжи…
— И детектор врет. То есть, они искренне считают, что говорят правду, как они ее понимают. И потому детектор…
— Короче, Песах, — прервал меня Роман, — ты тоже потерпел поражение.
— Почему же? — сказал я. — Я знаю мотив, и я знаю, почему все они берут вину на себя. Я не знаю имени того, кто конкретно ударил Слуцкого, но, возможно, узнаю и это.
— Ну-ну… — сказал Роман и посмотрел на меня с сомнением: он не поверил ни одному моему слову.
— Чтобы быть полностью уверенным, — продолжал я, — мне нужны бумаги покойного. Все, что есть. Или компьютерные тексты, если у него не было бумаг. Записки, воспоминания, все… Решение проблемы в личности погибшего, а вовсе не в ешиботниках, которые просто не могли поступить иначе.
— По-моему, ты несешь чушь, — с чувством сказал Бутлер. — Но раз уж я сам тебя втравил… Квартира Слуцкого опечатана. Компьютера у него не было, даже самого завалящего. Жил он бедно, едва-едва хватало денег на квартиру и еду. Бумаг, насколько я знаю, немного. Но мы не интересовались…
— Напрасно, — назидательно сказал я.
— Утром я дам тебе ключ, — сказал Бутлер, пропустив мою реплику мимо ушей, — и пошлю с тобой полицейского. Извини, одному нельзя, таковы правила.
— Он мне не помешает, — сказал я, и Бутлер хмыкнул.
Квартира покойного Моисея Слуцкого была аккуратной, как я и ожидал. Полиция ничего здесь не трогала, личность убитого их не особенно интересовала. Небольшой салон был одновременно и спальней — напротив журнального столика с подержанным, судя по виду, стереоприемником, стояла сохнутовская кровать. На книжном стеллаже — несколько изданий Торы,
То, что я искал, хранилось в тумбочке у кровати. На нижней полке лежала общая тетрадь российского производства — желтоватая грубая бумага, по которой даже неприятно было бы водить пером. Текст был странным — русские слова перемежались с ивритскими и какими-то еще, по всей видимости, арамейскими. А может, еще более древними? Или вовсе не существующими в человеческих языках? Честно говоря, я готов был поверить именно в эту последнюю идею.
Я спросил полицейского, пришедшего со мной, могу ли я забрать тетрадь, чтобы не торчать весь день (а может, и не только день) в этой квартире. Меланхоличный шотер, настроившийся было поспать на кухонном табурете, связался по биперу с начальством и благожелательно сказал:
— Бери что хочешь, только напиши расписку.
Вернувшись домой, я сел к компьютеру, поскольку только с помощью интербанка памяти мог рассчитывать на соединение всех слов, нацарапанных рукой Слуцкого, в некий связный текст.
Вечером я все еще сидел, глядя на экран. Жена пыталась оторвать меня, соблазняя салатом оливье, но мне было не до еды. Потом меня позвал к видео Роман, но я послал его туда, где ему надлежало находиться в это время суток. К ночи эвристическая программа, в основу которой легли записи Слуцкого, была готова, и компьютер начал формировать с ее помощью свои виртуальные миры. Я в этом процессе ничего не понимаю, поэтому позволил себе расслабиться, и до двух часов ночи пил крепкий чай, размышляя о странной судьбе человеческого рода.
На часах было три минуты третьего, когда компьютер объявил, что мозаика сложена, причем единственным образом, первоначальные триста девяносто тысяч вариантов программа отбросила как логически противоречивые, а в то, что получилось, я могу войти, но должен накрепко усвоить кодовое слово «сброс», каковое и должен произнести мысленно, если мне станет невтерпеж и захочется к маме…
«…Я родился в тот самый день, когда умер мой дед. А может, и в ту самую минуту. В этом факте не было бы ничего примечательного, если бы он не повторялся из поколения в поколение. Насколько я узнал, расспрашивая родственников, наша семейная „традиция“ не имела исключений. Цепочка рождений и смертей прослеживалась до одного из современников Радищева, еврея по крови, жившего в местечке около недавно основанного города Одессы. Во мне перемешалось немало кровей, не только русских и еврейских, но также польских, немецких, грузинских и даже, если верить преданиям, испанских. Конечно, кроме фактов, подтвержденных документально, были и легенды, как-то эти факты объясняющие. Главная гипотеза: переселение душ. В миг смерти душа деда переселяется во внука и продолжает жить в иной ипостаси.
…Моя личность, мой дух были всегда. Когда умирал один из моих предков, личность моя переходила в его потомка. Я проследил этот процесс глубоко в прошлое и не нашел начала, оно терялось где-то и когда-то, когда человека еще не было на Земле.
…И кем же я был в то время? Дух мой витал над водами? Я был Богом? Тем, кто создал Мир, отделил свет от тьмы, дал жизнь людям? И что? Сам стал человеком среди своих чад? А если так, почему допустил, чтобы люди стали такими? Ведь к Богу — ко мне? — обращали свои молитвы миллионы и миллионы. Я не слышал?