Читаем дома с мамой. Для детей 2-3 лет
Шрифт:
Медведь её спрашивает:
– Что, кума, далеко ль ходила?
– Близёхонько, куманёк; звали соседки, ребёнок у них захворал.
– Что же, полегчало?
– Полегчало.
– А как зовут ребёнка?
– Верхушечкой, куманёк.
– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.
– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт!
Медведь уснул, и Лиса уснула.
Понравился Лисе медок, вот и на другую ночку лежит, хвостом об лавку постукивает:
– Мишенька, никак опять кто-то к нам стучится?
Прислушался Медведь и говорит:
– И то, кума, стучат!
– Это, знать, за мной пришли!
– Ну что же, кумушка, иди, – сказал Медведь.
– Ох, куманек, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать!
– Ну, ну, ступай, – понукал Медведь, – я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, слезая с печи, поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку, добралась до мёду, ела, ела, всю серёдку съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, заложила камешком, всё, как надо, убрала и вернулась в избу.
А Медведь её спрашивает:
– Далеко ль, кума, ходила?
– Близёхонько, куманёк. Соседи звали, у них ребёнок захворал.
– Что ж, полегчало?
– Полегчало.
– А как зовут ребёнка?
– Серёдочкой, куманёк.
– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.
– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт! – отвечала Лиса.
С тем оба и заснули.
Понравился Лисе медок; вот и на третью ночь лежит, хвостиком постукивает да сама Медведя спрашивает:
– Мишенька, никак, опять к нам кто-то стучится? Послушал Медведь и говорит:
– И то, кума, стучат.
– Это, знать, за мной пришли.
– Что же, кума, иди, коли зовут, – сказал Медведь.
– Ох, куманёк, что-то не хочется вставать, старые косточки ломать! Сам видишь – ни одной ночки соснуть не дают!
– Ну, ну, вставай, – понукал Медведь, – я и дверей за тобой не стану запирать.
Лиса заохала, закряхтела, слезла с печи и поплелась к дверям, а как за дверь вышла, откуда и прыть взялась! Вскарабкалась на полку и принялась за кадочку; ела, ела, все последки съела; наевшись досыта, закрыла кадочку тряпочкой, прикрыла кружком, пригнела камешком и всё, как надо быть, убрала. Вернувшись в избу, она залезла на печь и свернулась калачиком.
А Медведь стал Лису спрашивать:
– Далеко ль, кума, ходила?
– Близёхонько, куманёк. Звали соседи ребёнка полечить.
– Что ж, полегчало?
– Полегчало.
– А как зовут ребёнка?
– Последышком, куманёк, Последышком, Потапович!
– Не слыхал такого имени, – сказал Медведь.
– И-и, куманёк, мало ли чудных имён на свете живёт! Медвёдь заснул, и Лиса уснула.
Вдолге ли, вкоротке ли захотелось опять Лисе мёду – ведь Лиса сластёна, – вот и прикинулась она больной: кахи да кахи, покою не даёт Медведю, всю ночь прокашляла.
– Кумушка, – говорит Медведь, – хоть бы чем ни на есть полечилась.
– Ох, куманёк, есть у меня снадобьеце, только бы медку в него подбавить, и всё как есть рукой сымет.
Встал Мишка с полатей и вышел в сени, снял кадку – ан кадка пуста!
– Куда девался мёд? – заревел Медведь. – Кума, это твоих рук дело!
Лиса так закашлялась, что и ответа не дала.
– Кума, кто съел мёд?
– Какой мёд?
– Да мой, что в кадочке был!
– Коли твой был, так, значит, ты и съел, – отвечала Лиса.
– Нет, – сказал Медведь, – я его не ел, всё про случай берёг; это, значит; ты, кума, сшалила?
– Ах ты, обидчик этакий! Зазвал меня, бедную сироту, к себе да и хочешь со свету сжить! Нет, друг, не на такую напал! Я, лиса, мигом виноватого узнаю, разведаю, кто мёд съел.
Вот Медведь обрадовался и говорит:
– Пожалуйста, кумушка, разведай!
– Ну что ж, ляжем против солнца – у кого мёд из живота вытопится, тот его и съел.
Вот легли, солнышко их пригрело. Медведь захрапел, а Лисонька – скорее домой: соскребла последний медок из кадки, вымазала им Медведя, а сама, умыв лапки, ну Мишеньку будить.
– Вставай, вора нашла! Я вора нашла! – кричит в ухо Медведю Лиса.
– Где? – заревел Мишка.
– Да вот где, – сказала Лиса и показала Мишке, что у него всё брюхо в меду.
Мишка сел, протёр глаза, провёл лапой по животу – лапа так и льнёт, а Лиса его корит:
– Вот видишь, Михайло Потапович, солнышко-то мёд из тебя вытопило! Вперёд, куманёк, своей вины на другого не сваливай! Сказав это, Лиска махнула хвостом, только Медведь и видел её.
Про мышь зубастую да про воробья богатого
<…> Жил-был в селе мужичок, крестьянин исправный… у кого хлеб родится сам-четверт, сам-пят, а у него нередко и сам-десят! Сожнёт мужичок хлеб, свезёт в овин [6] , перечтёт снопы да каждый десятый сноп к стороне отложит, примолвя: «Это на долю бедной братьи». Услыхав такие речи, воробей зачирикал во весь рот:
– Чив, чив, чив! Мужичок полон овин хлеба навалил, да и на нашу братью видимо-невидимо отложил!
– Ши-шь, не кричи во весь рот, – пропищала мышь-пискунья, – не то все услышат: налетит ваша братья, крылатая стая, всё по зернышку разнесёт, весь закром склюёт и нам ничего не покинет!
6
Овин – строение для сушки снопов.
Трудновато было воробью молчать, да делать нечего: мышка больно строго ему пригрозила. Вот слетел воробей со стрехи на пол да, подсев к мышке, стал тихохонько чирикать:
– Давай-де, мышка-норышка, – совьём себе по гнёздышку – я под стрехой, ты в подполье – и станем жить да быть да хозяйской подачкой питаться, и будет у нас всё вместе, всё пополам.
Мышка согласилась. Вот и зажили они вдвоём; живут год, живут другой, а на третий стал амбар ветшать; про новый хлеб хозяин выстроил другой амбар, а в старом зерна оставалось мало. Мышка-норышка это дело смекнула, раскинула на умах и порешила, что коли ей одной забрать всё зерно, то более достанется, чем с воробьём пополам. Вот прогрызла она в половице в закроме дыру, зерно высыпалось в подполье, а воробей и не видал того, как весь хлеб ушёл к мышке в нору. Стал воробей поглядывать: где зерно? Зерна не видать; он туда, сюда – нет нигде ни зерна; стал воробей к мышке в нору стучаться: