Чрезвычайные происшествия на советском флоте
Шрифт:
Минут 30–40 я держался за ноги Шостака. Потом мне удалось забросить на плотик и вторую руку. Вцепился намертво. Так меня и сняли.
Рыбаки приняли нас как родных. Оттирали всем, что содержало хоть толику спирта, — одеколоном, лосьонами, даже французский коньяк не пожалели.
Есть ли более жизнеутверждающее чтение, чем рассказы людей, переживших смерть? Пусть кому-нибудь вспомнятся в трудную минуту эти строки.
Фотография мичмана Юрия Анисимова, обнимающего своих троих, едва не осиротевших детей, обошла десятки газет… Его фамилия открывала список спасённых.
Мичман Ю.Н. Анисимов, техник гидроакустического
— По тревоге я сразу же прибыл в первый (носовой) отсек Там уже были капитан-лейтенант Сперанский, мичманы Григорян и Кожанов. Мы с тревогой прислушивалась к командам, которые центральный пост давал в аварийные отсеки… Они неслись из динамика «лиственницы»… Больше всего боялись, что рванут аккумуляторные батареи. Дали и нам команду подготовить ВПЛ {3} к работе. Начали давать давление, а его нет… Потом пена пошла. Всплыли и сразу же заметили крен на левый борт… Всё водолазное имущество в отсеке было наготове. Если бы дали команду надеть, мы бы за пять минут одели друг друга.
3
ВПЛ — воздушная пенная лодочная система пожаротушения.
Потом к нам постучал Калинин и сказал: «Ребята, одевайтесь потеплее и наверх выходите!»
Я взял два мешка с «секретами», потом ящик с документами на спину надел. Когда вылезал, услышал, как командир сказал: «Растёт дифферент на корму…» Вылез наверх, волной с меня ящик сбило. Ухватился за козырёк мостика. А когда вторая волна схлынула, увидел плот метрах в двадцати. Отпустил козырёк и поплыл прямо к нему. Володя Каданцев помог мне залезть. Там был такой прогиб, как яма, вот туда и плюхнулся. Но сильная волна смыла меня за борт. Так бы и унесло в море, но я ухватился за Калинина. Рядом из последних сил держался Сперанский. Очередная волна ударила, и он так откинулся, и всё… Смыло его… И как Волкова смыло, я тоже видел. Умирали все молча. Никто не кричал, не прощался… Очень тяжело было смотреть, когда на твоих глазах… И ничем не можешь помочь… Сам старался двигаться, чувствовал себя плохо. Всё время думал о детях, трое их у меня. Как подумаю о них, так сил прибавляется… Потом услышал: «Шлюпка! Шлюпка!» Легче стало и морально, и физически. И даже потеплело как-то. Судно я не видел. Оно сзади было… Со шлюпки кинули конец, и все быстро за него ухватились. Я одного помог поднять, второго. Почти последний с плота и снялся… Дальше что было, не помню почти. Открою глаза, смотрю — плывём. Глаза закрываю и снова ничего не помню. Пришёл в себя в каюте. Мне стакан спирта, разведённого с вареньем, дают. Я спрашиваю: «Что это?» А мне: «Пей, не спрашивай!» Потом кто-то спросил: «Щекотки боишься?» Я говорю: «Нет. У меня ноги и живот замёрзли». И они давай меня растирать. Очень хорошо растирали…
Оклемался. В парную, душ сходил. Прилёг, но никакого сна. Примерно через час куртку надел, нас вообще очень тепло одели, бельё водолазное выдали, свитеры, и вышел на верхнюю палубу. Там погибшие лежали. К тому времени всех уже наверх вынесли. На каждого смотрел и многих не узнавал. Все почти опухшие…
Капитан-лейтенант Виталий Грегулев, начальник химической службы.Рассказывал, чуть заикаясь, видимо, до сих пор не веря в своё спасение.
— В ночь на 7 апреля я дежурил. Проверял радиационную обстановку. Всё было в норме.
По сигналу аварийной тревоги сразу же перекрыл подачу кислорода во все отсеки. В кормовых — необитаемых — отсеках было процентов 20, а в жилых — 23. Система поглотителя окиси углерода вышла из строя.
В третьем отсеке, в штурманской выгородке, мы с мичманом Черниковым развернули пост переснаряжения изолирующих противогазов — «ИПов». Все аварийные партии уходили со свежими «ИПами». Кстати, они и ПДУ показали себя хорошо в отличие от шланговой дыхательной системы. Задумано хорошо, а исполнение… В ПДУ, рассчитанном на 10 минут, я бегал час.
Мичман Черников (позже погиб во всплывающей спасательной камере) действовал чётко и хладнокровно. Я не раз поминал добрым словом наших флагманских химиков Жука и Журавлёва — их школа.
Стали убирать отработанные ПДУ. Черников мне говорит. «Сейчас плавбаза подойдёт, но я, наверное, здесь останусь». Мы и предполагать не могли, что лодка не выдержит, начнёт тонуть… Тут прибегает Каданцев: «Вода в четвёртом!»
Когда дали команду выйти наверх, я схватил свой транзистор (мне его флагманский на день рождения в море подарил). Китель забрал, брюки. Вылез на мостик, вижу — плыть придётся. Всё оставил и прыгнул в воду с рубки. Вынырнул, обернулся — глазам своим не поверил — корабль тонет.
Поплыл к плотику, волны в лицо. Воды нахлебался, потерял плот из виду. «Ну ладно, — думаю, — чёрт с ним!.. Чего зря мучиться». Хотел руки сложить — и вниз. Вспомнил про семью… Рассказ Джека Лондона вспомнил — «Любовь к жизни». Его герой полз по тундре, боролся с волками. Я тогда думаю: «Нет уж, надо жить…» И многие так боролись. У нас на плоту один уже не мог руками держаться, отнимались от холода. Так он зубами за чью-то шинель схватился.
Очень жить хотелось! Вот сейчас телевизор смотрю, там бастуют, там кого-то режут. Но ведь вы же живёте! Чего вам ещё надо!
Когда вдруг открылся второй, пустой плотик, хотел плыть к нему, догнать. Но чувствую, ноги уже замерзают. Сбросил ботинки, стал растирать.
Капитан-лейтенант Юрий Парамонов:
— А я всё-таки решился. Прыгнул в воду и поплыл. Потом думаю: что это я в ватнике плыву; сбросил его, шапку сбросил… Плыть пришлось против волны. Гребни всё время плот заслоняли. Я-то его видел с высоты нашего борта. Словом, потерял из виду и вернулся к своему.
Капитан-лейтенант Грегулев:
— А ведь некоторые плавать не умели вовсе. Вот матрос Михалёв, трюмный. Хороший моряк, добросовестный. И вот он тихо так, молча ушёл. Нас в училище — я Каспийское кончал — первые два года здорово гоняли: и бегать, и плавать. Двойки ставили, отпусков лишали, но зато все к пятому курсу нормально плавали. Иначе бы я сейчас ничего не рассказывал… Я как борт шлюпки увидел, так и отключился. Очнулся уже на плавбазе. Лежу и думаю: «Чего это я голый?»
Никто из нас не заболел, потому что на «Хлобыстове» врачи сразу же нами занялись. У них там и терапевт, и хирург, и стоматолог, рентгенолог, и три медсестры… Врачи не виноваты, что Молчанов, Нежутин и Грундуль погибли. Ведь хорошо себя чувствовали. Вышли после ужина покурить — и на тебе. Потом выяснилось, что у них в организме начался необратимый процесс и этот почти незаметный для здорового человека «никотиновый удар» от одной сигареты для них оказался роковым.
Морякам «Хлобыстова» мы все своим вторым рождением обязаны. Когда они получили радиограмму «лодка горит», так они чуть ли не швартовы рубили. Из машин выжимали всё, что можно было. Даже пожарную команду в трюм спустили ~ до того они раскалились…
7. «Где мы были?»
«Не забуду слов матери погибшего подводника, — пишет в газету моряк Владимир Плескач. — Выйдя из Дома офицеров, заставленного гробами и портретами погибших, она увидела многотысячную толпу отдающих последний долг и тихо сказала: „Как много людей собралось. А где все были, когда ОНИ погибали?“»