Что будет дальше?
Шрифт:
Девушка протянула руку и положила ладонь на запястье Адриана Томаса. Рука профессора была тонкой и хрупкой, как молодая веточка, а кожа — тонкой, словно бумага.
Дженнифер уже давно навела все необходимые справки: она перелопатила кучу научно-популярной и медицинской литературы и как бы невзначай опросила практически всех врачей, работавших в реабилитационном центре и имевших отношение к лечению и поддержанию жизни профессора Томаса. Результаты исследования оказались предсказуемыми, неопровержимыми и более чем печальными. Пожилой профессор медленно и трудно умирал. Ни остановить этот процесс, ни как-либо повлиять на него было невозможно.
Что-то подсказывало Дженнифер, что на самом деле боль никуда не делась и Адриан Томас мучился каждую секунду.
Улыбнувшись человеку, который когда-то спас ей жизнь, она ласково поинтересовалась:
— Профессор, а не почитать ли нам кое-что из Льюиса Кэрролла? По-моему, у него получались отличные стихи. Что скажете?
В уголке губ профессора выступила тонкая струйка слюны. Дженнифер достала носовой платок и аккуратно вытерла Адриану рот. При этом она внимательно вглядывалась в его невидящие глаза. Слишком близок он был к смерти, слишком тяжело давалось ему существование, которое вряд ли можно было назвать даже подобием жизни. Болезнь и тяжелые раны давно должны были убить его, но он почему-то выжил, хотя и остался инвалидом — парализованным, ничего не понимающим, не помнящим и не чувствующим. С точки зрения Дженнифер, все это было неправильно, нечестно.
Она взяла с пола рюкзак и достала из него томик стихов. При этом она внимательно оглядела пространство вокруг себя и профессора. Санитары вывезли на прогулку еще нескольких пациентов и подкатили их инвалидные кресла к клумбам, чтобы те могли полюбоваться распустившимися цветами. На террасе же никого, кроме Дженнифер и профессора, не было. В общем, лучшего времени, чтобы почитать старику стихи, было и не придумать.
Дженнифер открыла книгу на заложенной странице, но первые строчки своего любимого стихотворения она, конечно, давно знала наизусть.
«Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по наве…» [2]Книга, которую принесла Дженнифер, представляла собой внушительный по размерам и толщине том антологии американской и английской поэзии. Спрятать между страницами такой толстой книги маленький шприц было совсем не трудно. Этот шприц Дженнифер раздобыла благодаря ловкости рук и умению отвлечь внимание собеседника, когда явилась в университетский медпункт с жалобой на приступ бронхита, который она симулировала от начала и до конца.
2
Перевод Д. Орловской.
В шприц была закачана смесь фентанила и кокаина. Раздобыть в университете кокаин было нетрудно: продажей наркотиков некоторые из студентов зарабатывали не только на карманные расходы, но и на саму учебу, оправдывая при этом неблаговидность способа заработка благородной целью. Гораздо сложнее было раздобыть фентанил. Этот сильнейший наркотик использовался в ходе лечения раковых заболеваний для снижения интенсивности неблагоприятных последствий и побочных эффектов химиотерапии. Дженнифер понадобилось несколько
Закатывая рукав рубашки, в которую был одет профессор, она продолжала нараспев читать любимые строчки:
— «О, бойся Бармаглота, сын! Он так свиреп и дик…»
Дженнифер в последний раз оглянулась, чтобы убедиться, что рядом никого нет и никто за нею не наблюдает.
— «Раз-два, раз-два, горит трава, взы-взы, стрижает меч…»
Делать уколы ей никогда не приходилось, но в этом случае, как казалось Дженнифер, не было никакой разницы в том, как именно ввести раствор в вену. Старый профессор даже не вздрогнул, когда игла проткнула его кожу и стенку сосуда. Дженнифер решительно ввела раствор ему в вену.
Воображение Адриана Томаса давно было погружено в беспросветную серую мглу. Лишь иногда ему казалось, что он видит какой-то неясный свет, слышит какие-то звуки и даже воспринимает отдельные слова, которые что-то значили для той части его сознания, которая была отделена от всего мира стеной болезни. Но все равно, тот механизм, который когда-то делал из него самостоятельную личность, все шарики и ролики, которые некогда безотказно крутились и превращали его в мыслящего человека, — все это сложное устройство давно обветшало, заржавело и пришло в полную негодность. От Адриана Томаса практически ничего не осталось.
И вдруг он почувствовал, как тяжелая вязкая пелена спадает с его глаз, как уходит куда-то мучительная боль и как его тело наполняется новыми силами. Адриану удалось чуть-чуть приподнять голову, и он увидел вдали склонившиеся к нему знакомые силуэты. Болезнь и возраст отступили. Адриан встал, расправил плечи и побежал. Ему было хорошо и светло. Он весело смеялся.
«О светозарный мальчик мой! Ты победил в бою!
О храброславленный герой, хвалу тебе пою!»
Дженнифер прижала пальцы к запястью профессора и внимательно следила за тем, как затухает его пульс. Лишь твердо удостоверившись в том, что ей удалось освободить его, точно так же как когда-то он освободил ее, она захлопнула книгу, открытую на странице с любимым стихотворением. Дженнифер встала со стула, наклонилась над профессором, поцеловала его в лоб и тихонько повторила:
— «О храброславленный герой, хвалу тебе пою!»
Шприц и антология поэзии были убраны обратно в рюкзак. Затем девушка подкатила кресло, в котором сидел профессор, к солнечному пятну на полу террасы и оставила его там.
Со стороны он выглядел спокойным и полностью довольным своей участью.
Возвращаясь обратно через холл приемного покоя, она подошла к столику дежурной сестры и сказала:
— Профессор Томас уснул — там, во дворике, на террасе. Я не стала его беспокоить.
«Это все, что я могла для него сделать», — подумала Дженнифер.