Что глаза мои видели (Том 1, В детстве)
Шрифт:
Уезжал государь на военном пароходов "Тигр", кажется, через Одессу в Севастополь.
Пароход должен был отвалить в Спасске не от той пристани, где приставали коммерческие пароходы, а от пристани, нарочито сооруженной на Стрелке, расцвеченной флагами.
Командовал "Тигром" мамин знакомый, капитан Шмидт и мы с мамой стояли очень удобно на самой пристани, рядом с его красавицей женой, Юлией Михайловной. Тут было много разряженных дам, некоторый, как наша мама, были со своей детворой.
У нас, да и почти у всех стоявших на пристани,
Стройный красавец, выше всех его окружавших, больше чем на полголовы, государь шел ровно, медленно, отвечая на все приветствия.
Мы бросали к его ногам букеты, бывшие у нас в руках, когда он шел по пристани, а он, словно в такт покачивая во все стороны головой, ласково картавил какую-то благодарность. Я ясно слышал только слова ,,милые дети", а что дальше еще на ходу он говорил - от меня ускользнуло.
В памяти моей до сих пор еще жива вся его, точно изваянная, фигура на капитанском мостике, когда отчаливал пароход.
По сравнение с окружавшими его, государь казался мне божественно-стройным, дивным, неземным существом.
Как-то грустно было возвращаться домой. Праздничное настроение разом упало.
Николай Андреевич также уехал с государем.
Помню только сияющее лицо Владимира Михайловича Карабчевского, который, задержав дядю Всеволода, как только скрылся пароход, сказал ему: ,,уф, гора свалилась с плеч! Слава Богу, все прошло благополучно. Приезжай (они были ,,на ты") вечерком на преферансик, я соберу кое-кого... Голова у меня, как котел, а тут еще Лиза не сегодня-завтра... Ты у меня будешь крестный, помни"!
Тут только я вспомнил, что эти дни "тети Лизы" нигде не было видно и на пристани она не провожала государя.
Я стал раздумывать о ней и грусть об отъезде государя, как-то незаметно, перешла и на нее.
Мне вдруг стало ее жалко.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Ближайшим последствием пребывания государя в Николаеве были очень усилившиеся слухи о скором отпуске "на волю" всех дворовых людей и об освобождении крестьян от крепостной зависимости.
Помню мама, с кем бы ни говорила, всегда прибавляла: ,,наконец-то, слава Богу, давно пора".
При бабушке, однако, об этом вовсе не заговаривали, так как эти разговоры ее только расстраивали и худо действовали на ее здоровье.
Из дворовых людей только ,,Степка-словесник", как прозвала его Надежда Павловна, много разглагольствовал по этому поводу в людских и стал ленив и грубоват.
Иван, наоборот, стал внимательнее и услужливее прежнего и только, пуще прежнего, стал "представлять", т. е. передразнивать кого попало.
Кроме излишеств по словесной части Степан (Степка) начал давать волю и рукам; из девичьей, то и дело, девушки приходили с жалобами к Надежде Павловне: то Степка которую-нибудь ущипнул до синяка, то, попросту, дал тумака, ни за что.
Раз он проявил и грандиозное насилие и мама должна была энергично вступиться за обиженную.
У Степана была сестра, Настя, молодая, очень благообразная и живая девушка, числившаяся "вышивальщицей" среди других рукодельниц бабушкиной девичьей.
Степан вечно ее "вычитывал", а иногда, в качестве старшего брата, куражился и давал ей, походя, подзатыльники.
Однажды все услыхали отчаянные вопли Насти в дальнем, пустом сарае.
Иван, который, кроме своих военных доблестей, был и добрый малый, прибежал к маме сообщить, что Степан "истязует" Настю и уже отрезал ей косу.
Мама тотчас же кинулась туда и, вслед затем, я увидел сцену, которая и сейчас жива перед моими глазами.
Впереди шла мама, ведя за собою, за руку, плачущую навзрыд Настю, у которой, вместо прежней густой косы, гладко лежавшей на ее спине, коротко обрезанные волосы беспорядочно развевались в разные стороны. Сзади шел Степан, держа в руках отрезанную косу, бормоча что-то в оправдание свое и усиленно жестикулируя.
Вся дворня высыпала во двор и глазела на это зрелище.
Мама увела Настю к себе, дала ей отдельную комнату, рядом с кладовой и не велела больше возвращаться в девичью.
Бедная Настя еще долго хныкала в своей коморке и долго потом не выходила из нее иначе, как накрыв голову платком.
После все как-то хорошо для нее выяснилось и устроилось.
Мама имела большие объяснения с бабушкой, которая сгоряча затеяла было сослать Настю в деревню "пасти свиней".
Но, мама не уступила и затеяла целое разбирательство, причем все в доме "говорили за Настю" и против Степана.
Наконец всем стало ясно, что она ни в чем не провинилась.
Если она иногда и выбегала за ворота пройтись по бульварчику, перед домом, чтобы перекинуться парою-другою слов с подмастерьем ближайшего ,,золотых дел мастера и часовщика", то это был доподлинно ее жених, который имел намерение на ней жениться, как только она получит вольную и обстоятельства это позволят.
Кончилось дело тем, что Настя осталась совсем у нашей мамы, в качестве ее личной горничной. Коса ее, понемногу, отросла, а жениху Насти было позволено изредка навещать ее.
Впоследствии (уже после смерти бабушки) Настя уже "вольная" служила некоторое время у мамы, была ей очень предана и, когда ее жених открыл, наконец, собственную мастерскую, благополучно вышла за него замуж.
Она была большая искусница и, когда маме нужно было спешно "освежить" вечернее платье, или нашить на него цветы, или "перешить" что-нибудь, она всегда звала Настю.
Настя была бездетна, жила неподалеку и, когда мама собиралась куда-нибудь на бал, или на парадный обед, всегда прибегала ее причесать и помочь одеться.
После отъезда Государя также прошел слух, касавшийся моего и сестры дальнейшего учения. Говорили, что Штурманское училище, имевшее весьма печальную репутацию, будет скоро упразднено и в том же здании откроется семиклассная мужская гимназия, а в казенном здании, против самого дворца, женская.