Шрифт:
Я не знаю, на каком языке они говорили. Это не был ни французский, ни латинский, которому меня тогда учили, но я как-то хорошо понимала его. Мне даже казалось, что я понимаю этот язык гораздо лучше, чем какой-нибудь другой, который мне до сих пор приходилось слышать. Раз вечером в одном прикрытом уголке я легла на песок, и мне удалось прослушать очень отчетливо весь происходивший вокруг меня разговор. По всему саду слышался какой-то гул, все цветы говорили разом, и не нужно было особенного любопытства, чтобы за один раз узнать не одну тайну. Я оставалась неподвижна — и вот какой разговор шел среди полевых красных маков.
— Милостивые государыни и государи! Пришло время покончить с этой глупостью. Все растения одинаково благородны, наша семья не уступает какой-нибудь другой — и потому пусть, кто хочет, признает первенство розы, что касается меня, то я повторяю вам, что мне все это страшно наскучило, и я не признаю более ни за кем права считаться лучше меня по своему происхождению и титулу.
На это маргаритки ответили все разом, что оратор, полевой красный мак, совершенно прав. Одна из маргариток, которая была больше и красивее других, попросила слова.
— Я никогда не понимала, — сказала она, — почему общество роз принимает на себя такой важный вид. Почему именно, спрашиваю я вас, роза лучше и красивее меня? Природа и искусство одинаково заботились, чтобы умножить наши лепестки и усилить яркость наших красок. Напротив, мы гораздо богаче, потому что у самой лучшей розы будет не более двухсот лепестков, у нас же их до пятисот. Что касается цвета, то у нас есть фиолетовый и чисто голубой — именно такие, каких у розы нет.
— А я, — сказала с жаром большая Кавалерская шпора, — я принцесса Дельфиния, у меня на венчике лазурь небес, и мои многочисленные родственники имеют все розоватые оттенки. Мнимая царица цветов многому у нас может позавидовать, а что касается ее хваленого запаха…
— Прошу вас, не говорите мне об этом, — перебил ее полевой красный мак. — Хвастовство с запахом действует мне на нервы. Что такое запах? Объясните мне, пожалуйста. Вам может, например, кажется, что роза пахнет скверно, а я благоухаю…
— Мы ничем не пахнем, — сказала маргаритка, — и этим, надеюсь, подаем пример хорошего тона и вкуса. Духи есть признак нескромности и тщеславия. Растение, которое себя уважает, не дает о себе знать запахом: для него достаточно его красоты.
— Я не разделяю вашего мнения! — воскликнул мак, от которого сильно пахло, — духи есть признак здоровья и ума.
Слова толстого мака были покрыты хохотом. Гвоздика держалась за бока, а резеда даже упала в обморок. Но он вместо того, чтобы сердиться, начал критиковать форму и цвета розы, которая не могла защищаться, потому что все кусты ее были подрезаны, а на новых побегах были одни только маленькие бутончики, крепко затянутые в свои зеленые пеленки. Роскошно одетые Анютины глазки страшно нападали на махровые цветы, но так как они в цветнике составляли большинство, то начали сердиться. Ревность, которую возбуждала во всех роза, была так велика, что все решили осмеять ее и унизить. Анютины глазки имели наибольший успех — они сравнивали розу с большим кочаном капусты и предпочитали последнюю за ее величину и полезность. Глупости, которые мне пришлось выслушать, привели меня в отчаяние, и я, ворча, заговорила их языком:
— Замолчите! — закричала я, толкая ногой эти глупые цветы. — За все время вы не сказали ничего умного. Я думала среди вас услышать чудеса поэзии, о, как я жестоко обманута! Вы разочаровали меня вашим соперничеством, тщеславием и мелкой завистью.
Водворилось глубокое молчание, и я удалилась из цветника. “Посмотрим, — сказала я себе, — может быть дикие растения имеют более возвышенные чувства, нежели эти воспитанные болтуны, которые, получив от нас красоту, заимствовали также и наши предрассудки, и нашу лживость”. Я проскользнула в тенистую изгородь и направилась к лугу, мне хотелось узнать, была ли так же завистлива и горда таволга, которую называли царицей лугов. Но я остановилась подле большого шиповника, на котором все цветы говорили вместе.
“Постараюсь узнать, — подумала я, — чернит ли дикая роза розу столиственницу и презирает ли розу махровую”.
— Надо вам сказать, что когда я была ребенком, то тогда не было таких разнообразных пород роз, которые с тех пор развели ученые-садовники посредством прививки и пересаживания, но природа не была от этого беднее. Наши кустарники были полны различными породами роз в диком состоянии, то были: роза шиповник, которую считали хорошим средством против укушения бешеных собак, роза коричная, роза мускусная, рубигинозная, которая считалась одной из красивых роз, роза синеголовая, войлочная, альпийская и прочее и прочее. Кроме них, у нас в садах были и другие прекрасные породы роз, которые теперь почти что затерялись; то были: полосатые — красные с белым, у которых было немного лепестков, но зато была ярко-желтая тычинка с запахом бергамота; роза эта очень выносливая и не боялась ни сухого лета, ни суровой зимы; малые и большие махровые розы, теперь редкие; а маленькая майская роза, самая ранняя и самая пахучая теперь почти не бывает в продаже; Дамаскинская или Провансальская роза, которая была нам очень полезна и которую теперь мы можем найти только на юге Франции; наконец, роза столиственница или, лучше сказать, роза о ста лепестках, родина которой неизвестна и которую обыкновенно относят к привитым. Эта-то роза столиственница и была для меня, как и для многих других, идеалом розы, и я не была уверена, как был уверен мой профессор, что эта чудовищная роза была обязана своим происхождением искусству садовников. Я читала у моих поэтов, что роза и в древности была образцом красоты и благоухания. По всей вероятности, тогда не знали о существовании нашей чайной розы, которая нисколько не пахнет, и о тех прелестных разновидностях наших дней, которые настолько изменили розу, что она окончательно утратила свой настоящий тип. Тогда меня учили ботанике, но я понимала ее по-своему. У меня было тонкое обоняние, и я хотела, чтобы запах был отличительной принадлежностью цветка. Мой профессор, который нюхал табак, не хотел мне верить на слово. Он чувствовал только запах табака и, когда он нюхал другое какое-нибудь растение, то начинал нескончаемо чихать.
Итак, сидя у изгороди, я слышала очень внятно, что над моей головой говорили розы шиповника. С первых же их слов я поняла, что они говорили о происхождении розы.
— Останься здесь, кроткий зефир! Посмотри, как мы расцвели! Прелестные розы цветников спят еще, укутанные в свои зеленые бутоны. Посмотри, как мы свежи и веселы и, если ты нас немного покачаешь, мы повсюду разольем такое же благоухание, как наша знаменитая, царица.
Я слышала, как зефир ответил им:
— Замолчите вы, дети севера; я охотно поговорю с вами немного, но вы и не думайте равняться с царицей цветов.
— Милый зефир! Мы уважаем и любим ее, — ответили в один голос цветы шиповника, — и знаем, как ей завидуют другие цветы сада. Они ставят ее нисколько не выше нас и говорят, что она дочь шиповника и обязана своей красотой уходу садовника и прививке. Мы невежда и не умеем говорить. Ты, который ранее нас явился на землю, расскажи нам настоящую историю розы.
— Я вам ее расскажу, — отвечал зефир, — потому что это моя собственная история. Слушайте и никогда не забывайте.
И зефир рассказал следующее.