Что мне сказать тебе, Мария-Анна
Шрифт:
– Ты, Готэ, просто старый осёл, – беззлобно сказал Аргадор. – Все девки Уайтвела не стоят и одного ноготка нашей королевы. Мария-Анна не только прекрасна как греческая Навсикая, от красоты которой трепетали даже гранитные скалы, она еще мудра и проницательна как Афина Паллада. Она великая женщина. Весь Старый Свет признал это. Чужеземные владыки смиренно внимают её слову, мудрейшие старцы Запада и Востока с благодарностью принимают её советы, на самых дальних островах за морями и океанами её почитают и моляться об её благополучии, даже иноверцы-магометане и их дикие государи почтительно склоняют пред ней головы и славят её имя. И ты говоришь что она обычная женщина?
Жийом с восторгом слушал Аргадора.
Старый же Франсуа недобро поглядел на рыцаря и спокойно произнес:
– Она обычная хитрая баба, которой хочется власти, богатств и любовных утех. Ядом или колдовством она свела в могилу нашего истинного короля, Джона Книжника. Вот он был настоящим Вальрингом, отважным и благородным. И начитанным похлеще иного святого отца. Но видимо сам дьявол омрачил его разум в тот скорбный для всех нас день, когда он встретил эту девицу и решил что она достойна стать нашей королевой. Через полгода она родила сына, наследника престола, якобы плоть от плоти нашего короля. Вот только многие считают что в этом деле принял участие маркиз Виньон Салет, безбожник, пьяница и плут, но при этом красивый как Люцифер. И потому я очень сомневаюсь что в юном принце есть хоть капля крови Вальрингов. А еще через два месяца
Восторг Жийома поугас. Он глядел на деда с удивлением.
– И кроме того поговаривают, – добавил Франсуа Готэ, – что этот герой Азанкура, молодой граф Ливантийский, стал Верховным командором только потому что приглянулся нашей королеве как мужчина. Кто знает, может быть она и королем бы его сделала, если бы не заболел её сын. А тут что ж, когда родное чадо страдает, то наверно даже такой как она уже не до постельных забав.
– Принц болен? – Спросил молодой человек.
– Говорят очень тяжело, едва встает с кровати и бледный как снег. Я говорил с Пилем-акробатом, его труппа совсем недавно была в столице и там все это знают. Видит Бог, я вовсе не радуюсь тому что ребенок заболел, но клянусь Пресвятой Девой, его мать заслужила это. Кости нашего мертвого короля взывают к мести.
Дальше трое мужчин продолжили свой путь в молчании, даже всегда неунывающий жизнерадостный Жийом притих и сидел о чем-то задумавшись.
2.
Мария-Анна сидела на мягкой скамейке, привалившись к стенке своей роскошной кареты и неотрывно глядела через венецианское стекло на проносящийся мимо однообразный лесной пейзаж.
Марии-Анне было очень тревожно. Тяжелые гулкие мысли метались в её голове. Не в силах успокоиться и сосредоточиться на чем-то одном, она думала то о Роберте, своём несчастном больном сыне, то о неприятных словах Риши, страшной ведьмы из Даргобурского леса, такой же древней как сам этот лес, то об узнике в тюрьме Сент-Горт на Бычьем острове. И страх сжимал её сердце. Но она не понимала до конца чего именно она боится. Смерти сына? Дурных предсказаний ведьмы? Или взглянуть в глаза узника из тюрьмы Сент-Горт? Вроде бы всего этого сразу и чего-то еще большего. Мир, который всегда казался таким простым и ясным, который, как ей представлялось, она вполне может контролировать вдруг перестал быть таковым. Она всегда знала чего она хочет в этой жизни. И получала это. И когда она стояла рядом с постелью своего умирающего супруга, благородного короля Джона, бережно держа его пылающую руку и с нежной любовью взирая на его изможденное вспотевшее лицо с красными пятнами горячки, ей было совершенно ясно что всё что происходит это правильно и мудро, ибо такого её желание. И глядя на высокий лоб своего мужа-монарха, она неторопливо размышляла о том какой великой королевой она будет, когда не станет короля. Всё так и получилось. Уже одиннадцать лет она единолично повелевает громадной страной и трубадуры, труверы и менестрели во всех концах Европы поют о том, что нет на свете прекрасней королевы, и справедливей нет, и беспощадней чем та, которая зовётся Марией-Анной. О да, она умела быть беспощадной. И все они, все, и коварные интриганы-кардиналы, и холеные напыщенные советники-министры, и своевольные гордые северные бароны, и заносчивые армейские маршалы, и строптивые мятежные магистры-рыцари, и жадные евреи-ростовщики, и даже высокомерные папские легаты, все они в конце концов склонились перед ней, признали её силу, её право быть над ними, стоять выше них и повелевать. Она умела быть беспощадной, беспощадной и жестокой. И с блуждающей недоброй улыбкой на красивых пунцовых губах, она вспоминала как в Сюр-Мере пылали корабли наглых еврейских купцов, посмевших не платить налоги которые она придумала для них; как в Гиклане корчились у её ног и молили о пощаде разрываемые на части бунтовщики-бароны; как извивался и выл посаженный на кол Саже Леврон, прозванный Принцем воров и решивший что это он повелевает столицей страны, а не она; как неистовствовали и с пеной у рта проклинали её имя сжигаемые на кострах мятежные магистры могущественных рыцарских орденов; как в Ниварре вдоль Поненской дороги стояли на коленях сотни и сотни изменников, предавших свою королеву и перешедших на сторону испанцев и как она шла по этой старой, проложенной ещё римлянами, дороге вместе с командой палачей и те по её знаку огромными мечами разрубали предателей. Она не боялась крови, не боялась становиться причиной страданий и смерти других, не боялась их злобы и проклятий, она знала что у неё великая судьба, она больше и значительнее чем все эти кардиналы, бароны и магистры вместе взятые. Ей казалось что весь мир стоит перед ней почтительно склонив голову и ждёт её приказов. Но теперь это удивительное восхитительное ощущение померкло, рассеялось, стало призрачным. Вроде бы всё осталось как прежде и тем не менее что-то неуловимо переменилось. Словно этот самый мир, эта огромная Вселенная, смотрят на неё уже не почтительно и выжидательно, а насмешливо и глумливо.
Да, теперь всё изменилось.
Роберт уже несколько месяцев страдал он невыносимых головных болей и ломоты в суставах. Он всё реже и реже вставал с постели, иногда впадал в странное забытьё, иногда в какое-то подобие горячечной лихорадки. Еще совсем недавно бойкий веселый мальчишка-непоседа, выдумщик и озорник, теперь он превратился в жалкую тщедушную бледную немощь. Теперь он плакал и стонал от боли или лежал неподвижный и мрачный с остекленелыми устремленными в пустоту глазами. И сердце матери разрывалось на части при взгляде на него. До этого момента Мария-Анна и сама до конца не представляла насколько сильно она любит этого маленького человека. А сейчас эта любовь, словно соленая тёплая морская вода поднималась из самых глубин её души и накрывала её с головой, не давая дышать, думать и ясно видеть окружающий мир. По ночам целыми часами она лежала на своей бескрайней роскошной кровати под балдахином из бесценных византийских шелков и беззвучно рыдала, задыхаясь от мучительной тоски и ужасных мыслей о том что Роберт навсегда уйдёт от неё.
Ей казалось она испробовала всё. Лекари всех мастей и рангов побывали в покоях принца. Мальчика поили горькими отварами, натирали пахучими мазями, кололи раскаленными иглами, обёртывали тканями с бальзамами, пускали кровь, промывали желудок, ставили клизмы, кормили тошнотворными порошками, обкуривали целебными смолами, растягивали на деревянных рамах, истязали укусами пчел и муравьев, но всё было тщетно. О здравии принца проводили бесконечные молебны, Роберта возили по церквам и монастырям, заставляя его целовать различные святыни, прикасаться к гробницам с мощами, омываться святой водой, часами простаивать на коленях перед знаменитыми иконами, петь псалмы и испрашивать у Небес исцеления. Это не помогло. Принцу стало хуже. Тогда пришел черед разных колдунов, магов, звездочетов, знахарей, чудотворцев и ворожей. Привозили даже диких вонючих шаманов из полуночных стран ледяного Севера и раскаленных Африканских пустынь. Мальчик не выздоровел.
Марие-Анне казалось что она погружается в вязкую пучину безумия. Всё чаще ей мнилось как по углам, за окнами, за стенами, в коридорах дворца, у неё за спиной звучит неумолимый шепот, тихий голосок беспрестанно твердящий о том что рано или поздно за всё надо платить и болезнь принца есть не что иное как наказание Господне. И единственный способ избавить мальчика от страданий это помочь ему умереть. И Мария-Анна кричала этим стенам, окнам, углам что никогда она не пойдет на это, она не позволит убить собственного сына. Наконец один из её министров, смущаясь и пряча глаза, посоветовал ей обратиться за советом к одной старой мудрой женщине, одиноко живущей где-то в Даргобурском лесу. Так Мария-Анна впервые услышала о старой Рише, которую многие почитали за могущественную ведьму, якобы живущую на свете чуть ли не со времен рождения самого Спасителя. Добраться до её оказалось не так-то просто. Жилище ведьмы, маленький невзрачный домик из потемневших бревен располагался на берегу небольшого озера в самом сердце первобытной Даргобурской чащи. Ни на лошадях, ни уж тем более в экипаже пробраться туда было невозможно. И гордой всесильной королеве пришлось проделать весь этот путь пешком. В сопровождении своей первой фрейлины Луизы Бонарте, графа Ливантийского, трех могучих протикторов и веселого словоохотливого одноглазого проводника по имени Пит, выдавшего себя за монаха-францисканца.
Экипаж тряхнуло на очередном ухабе, королева приложилась головой к стенке кареты и отвлеклась от своих мыслей.
Мария-Анна поглядела на маленькую библию у себя в руках, почувствовала раздражение и отложила книжку в сторону. Подняла глаза и некоторое время рассматривала сидящую напротив по диагонали прелестную белокурую девушку в темно-зеленом платье. Это была её верная фрейлина Луиза, графиня Бонарте. Сейчас девушка, утомленная долгой дорогой, безмятежно спала, подложив под голову алую бархатную подушечку. Королева снова ощутила раздражение. Как же легко и счастливо живется на свете этой глупой девчонке. 22 года, из старинного знатного рода, дочь богатого отца, фаворитка королевы, безумно хороша собой, весь мужской род кружит вокруг неё как верные псы. Мария-Анна невесело усмехнулась, да, конечно, в этом всё дело, Луизе 22, а ей уже 36. И даже этот герой Азанкура, мужественный решительный грубовато-прямолинейный Шон Денсалье, в присутствии которого Мария-Анна чувствовала приятное томление внизу живота, теперь всё чаще поглядывает в сторону молодой графини. А ведь казалось совсем недавно он был без ума от своей королевы, этот герой войны, человек огня и стали, буквально таял как воск, краснел, волновался и забавно путался в словах рядом с ней. Всем было очевидно, что он буквально боготворит свою повелительницу. И Мария-Анна даже сделала его Верховным командором, хотя многие министры и маршалы явно были против этого. Она готовила этого молодого красивого мужчину себе в фавориты, но она не спешила, она забавлялась им, ей доставляло удовольствие наблюдать как он не умело ведёт себя в обществе, как он неуклюж на балах, как он раздражает старых дворцовых аристократов, как он запинается в словах, пытаясь сказать ей витиеватый комплимент. Он был очарователен. Но потом заболел Роберт и молодой мужественный командор отошел на второй план, Марие-Анне стало не до него. А затем она начала замечать что граф Ливантийский всё так же неуклюже пытается добиться расположения очаровательной Луизы Бонарте. Ей стало это очевидно во время их пешего путешествия через Даргобурский лес. И хотя он был по-прежнему готов на всё ради своей королевы, его темные глаза всё чаще останавливались на гибком стройном стане прелестной белокурой фрейлины. Но к некоторому своему удивлению Мария-Анна поняла что это почти не задевает её. По крайней мере сейчас, когда она могла думать только о своём сыне. Но вглядываясь в нежное лицо спящей напротив девушки, королева снова уловила это неприятное ощущение что мир больше не принадлежит ей как раньше. Мелькнула пугающая мысль, что её время ушло. Или по крайней мере стремительно уходит. Она всё ещё может уничтожить этих двоих одним своим словом, лишить их титулов, денег, свободы, самой жизни и точно так же уничтожить всех их близких и дальних родственников, но мысль о собственном всесилии уже почему-то не приносила такого удовлетворения как раньше. И в голове упрямо возникал образ жуткой древней седовласой старухи в замызганной цветастой клетчатой юбке, в затасканной синей рубахе и лоснящейся коричневой кожаной жилетке. Старуха размеренно и скрипуче говорила о том что за всё надо платить. Это неизбежно. И если не заплатишь ты, то заплатит твой ребенок. Королева почти возненавидела старую Ришу за её дурные пророчества и за предложенный ею способ спасти Роберта. Да и не поверила она ведьме, слишком уж каким-то волшебным, необъяснимым, мистическим казался этот способ. Но мальчику становилось хуже и вот она без своей привычной свиты, без своих служанок, лакеев, поваров, портных и пр., лишь в сопровождении угрюмых молчаливых протикторов, мчится на юг, к морю, к старой мрачной тюрьме Сент-Горт на Бычьем острове чтобы попытаться исправить совершенное одиннадцать лет назад преступление.
3.
Пятидесятиоднолетний маркиз Альфонсо Ле-Сади, начальник тюрьмы Сент-Грот проснулся в пресквернейшем расположении духа. Сильно ныла спина, правое колено при любом сгибании отзывалось яростной болью, на подушке он увидел темные пятна крови, провел ладонью по губам и подбородку сдирая засохшие кровяные коросты. "Будь проклята старость", подумал старик, "Опять шла кровь горлом" и, осторожно распрямив спину, медленно проковылял к окну. Там над бескрайней синевой Средиземного моря медленно поднималось огромное Солнце. Маркиз открыл створки и свежий, дурманный, напоённый соленым вкусом моря Африканский ветер ворвался в комнату. Мир был прекрасен, но старику уже было на это плевать. С горьким ощущением конца жизни он попытался вспомнить, когда именно это началось, когда эти завораживающие пространства, наполненные томительно-зовущими мелодиями Музы странствии, перестали задевать хоть что-то в его душе. Он пожевал испачканными кровью губами, кажется когда ему было под сорок, он впервые отчетливо осознал что впереди только наступающая дряхлость, болезни и смерть и радостное ощущение жизни навсегда покинуло его. Впрочем нет, подумалось ему, кое-какие маленькие радости еще остались в его жизни, ведь все-таки он властелин, властелин этого маленького острова и всех находящихся на нём людей. В его безраздельной власти двести с лишним человек и он может делать с ними всё что ему угодно, и что не говори, а власть над людьми это, черт возьми, очень приятно, даже если тебе уже за пятьдесят.
Маркиз добрел до двери спальни и подергал шнур, вызывая слугу.
Свой рабочий день Альфонсо Ле-Сади начинал в просторном длинном помещении, которое он называл "мой тронный зал". В конце этого зала действительно имелось квадратное возвышение, укрытое дорогим турецким ковром, на котором стоял высокий резной золоченный стул из красного дерева и слоновой кости. В изысканном темном атласном камзоле с коралловыми пуговицами и большими манжетами, в черном коротком плаще, в красном фетровом боннете с орлиными перьями, в высоких башмаках с ониксовыми пряжками, вытянув вперед больную правую ногу и опираясь на толстую трость из "железного" дерева с внушительным серебряным набалдашником в виде головы орла, гордо выпрямив спину и надменно воздев подбородок, господин Ле-Сади слушал доклад начальника тюремного гарнизона капитана Бруно. Капитан Бруно, невысокий полноватый мужчина, годами чем-то за сорок, по скромному мнению маркиза Ле-Сади, был "туп как пробка", а также "выпивоха и обжора". При этом маркиза также иногда раздражала его круглая самодовольная розовощекая бесхитростная физиономия, по коей было очевидно что капитан, не смотря на возраст, ничуть не утратил "радостного ощущения жизни" и тягостные мысли о том что впереди лишь "дряхлость и смерть" его нисколько не тревожат. Однако вместе с тем начальник гарнизона был очень старателен, расторопен, проявляя чрезвычайное усердие и рвение в исполнении приказов маркиза. Полагая себя вторым человеком на острове, капитан считал, что его по сути единственная по-настоящему важная задача – это сделать всё возможное дабы "первый человек на острове" не имел ни малейших причин к неудовольствию его персоной. А потому капитан весьма ответственно подходил к исполнению поручений маркиза, выполняя их расторопно и бездумно. В смысл этих поручений он если и вникал то ровно настолько чтобы сделать всё правильно.