Что немцу хорошо, то русскому смерть

От отца-немца мне досталась только фамилия. Льняных волос истинного арийца не перепало. Я рыжая. Не конопатая, но в детстве меня все равно дразнили: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой…»

Зато фамилия, что называется, «с историей» — Унгерн.

Правда, мама говорит, что отец мой происходит из других Унгернов. Не из тех, что дали миру легендарного барона — ярого монархиста, кровавого садиста и мистика, человека, которого монголы и тибетцы за беспримерную, совершенно безбашенную храбрость почитали как «бога войны». Семья моего отца — типичные добропорядочные бюргеры, которые в дикой России никогда не живали и от баронства далеки, как свиньи от апельсинов. Наверно, они как раз из тех, про кого на Руси уже давно сочинили присказку: «Что русскому хорошо, то немцу — смерть».

Мама их терпеть не может, потому как считает, что именно они лишили меня отца, а ее — законного мужа. Хотя я уверена, что на самом деле все совсем не так. Думаю, они о нас и слыхом не слыхали. Разве уважающий себя мужчина станет рассказывать близким обо всех девицах, с которыми ему довелось переспать?..

Я появилась на свет 1 апреля 1981 года, подшутив тем самым над мамой так крепко, как только могла. Она ведь была уверена, что будет мальчик! Мое рождение ничем особым не ознаменовалось. Отец, несмотря на письма, которыми его забрасывала мать, в Советском Союзе так и не появился. «Да и зачем?» — иногда думаю про себя я. Ну приехал парень как-то в Страну Советов на Олимпийские игры в составе немецкой делегации. Ну познакомился с восторженной и глупой от юных лет студенткой Института иностранных языков, которая была приставлена к нему комсомольской организацией как гид и переводчица. Ну трахнул ее в гостиничном номере. И что? Кто ж виноват, что девица после этого залетела, а потом зачем-то решила рожать?

Он не стал отказываться от содеянного. Прислал открытку с поздравлением по поводу моего появления на свет и даже официально, на бумаге, признал свое отцовство, но на этом его участие в моей и маминой судьбе закончилось раз и навсегда. Мама искренне полагала, что помешали их счастью советская власть с ее «железным занавесом» (хотя отец был ГДР-овским, а значит, «нашим» немцем, с которым не желательно, но можно). А кроме того родственники и я… Ну кто меня просил рождаться девочкой?! Был бы сын, он бы тогда может быть… А так…

Правда девочка из меня вышла — так себе. По некоторым девчушкам уже с первых жизненных шагов видно — мужикам на погибель растет. В первый раз они пробуют свои женские чары уже в песочнице, потом с успехом оттачивают их в детском саду и в начальных классах школы, и к ее окончанию уже становятся юными, но совершенно уверенными в себе женщинами. Я называю их «принцесски».

Другие (те, что вроде меня) растут несчастными созданиями, практически лишенными пола. Типаж — «свой парень». Они лазают вместе с мальчишками по деревьям и заборам, потом неумело курят в подворотнях вместе с товарищами по шалостям, а потом остаются одни. Они не понимают, что когда маленькие мальчики не берут таких вот маленьких девочек играть с ними в войну — это знак! Жизнь подсказывает дурехам, что те занимаются не своим делом и идут не по тому пути. Но они упорствуют. И некоторым даже удается доказать, что и в высоком искусстве игры в немцев и партизан они ничуть не хуже «пацанов». Они поражают воображение мальчишек трюками на велосипедах или роликах. Они ходят со сбитыми коленками и ободранными локтями, в раззявленных кроссовках и драных, но удобных джинсах. Им кажется, что они с парнями, с которыми выросли бок о бок — команда, что они едины, что они друзья. И даже первые ростки любви проклевываются в душах таких вот девчонок из этой старой, ещё детской дружбы.

А потом рядом появляется «прицесска»… И неожиданно парень, которого ты знаешь с пеленок, который совсем свой и наверно даже любимый (хотя сознаваться в этом сты-ы-ы-ыдно), вдруг отворачивается от тебя, как от фонарного столба и перестает видеть вокруг себя кого бы то ни было, кроме нее.

Сначала ты удивляешься — она же дура, и это так очевидно! После очередного ее особо «талантливого» высказывания ты даже поворачиваешься к нему, чтобы вместе посмеяться над ее глупостью и необразованностью… И понимаешь, что воспринимаете вы ее, скажем так, по-разному. Ну то есть совсем! Ты говоришь — она дура, он — она, конечно, наивна, но это так мило! Ты считаешь, что она им вертит, он — что она его так любит. Ты — что она расфуфыренная и раскрашенная кукла, у которой в голове одни шмотки и тусовки, он же уверен, что она — настоящая женщина. Бам-м-м! А я? Я что ль не настоящая?!! Искусственная что ль?!!

А потом он уходит вслед за ней, а она, мстительно усмехаясь и щуря подведенные глаза, оборачивается и бросает через плечо: «Еврейская морда!» Ну, Унгерн ведь! Типично еврейская фамилия… Это было бы смешно, если бы не было так грустно… Барон бы такого не спустил, но я же из других Унгернов!

Я ещё подросток, когда мой лже-предок становится вдруг невероятно популярен. В Интернете в изобилии появляются его биографии разных годов написания, полные мистических откровений и жестоких подробностей. Дальше всех в обличениях «кровавого борона», на мой взгляд, идет некто Цибиков. Автор очень подробно описывает расправы над евреями, красочно рисует картины того, как солдаты Туземной дивизии Унгерна, беря за ноги, разрывали детей на две половинки, а сам барон лично пытал, медленно сжигая на костре, пойманного на дороге случайного путника с целью выведать у него, где хранятся какие-то непонятные деньги.

Монография Цибикова написана в 1947 году, в ту пору, когда Советский Союз ещё слишком хорошо помнит зверства фашистов. А потому Унгерн у Цибикова выведен не просто «кровавым маньяком», но предтечей фашистской идеологии.

Правда, при всей идиотичности этой «общей мысли», в фальсификациях Цибикова обвинить сложно: вся использованная им информация о действиях Унгерна взята из прессы двадцатых годов с конкретными ссылками на издания. Другое дело, что коммунистическая пресса тех лет сама вряд ли была объективна в отношении идеологического врага.

Авторы более поздних по дате написания опусов уже перестают сравнивать Унгерна с идейным отцом Адольфа Гитлера, их тексты становятся более сдержанными и взвешенными, они отдают дань таким чертам характера барона, как аскетизм, храбрость, верность идеям, но все равно сходятся на том, что он был человеком, скажем так, малоприятным. Автор монографии «Политическая история Монголии» некто Рощин, например, пишет, что Унгерн был «тиран, маньяк, мистик, человек жестокий, замкнутый, пьяница (в молодости)». С учетом того, что генерал-лейтенанта Унгерна казнили в 1921, когда ему было тридцать шесть, это «в молодости» звучит особенно весомо…

Как бы то ни было, барон Унгерн — один из немногих крупных деятелей белого движения, который из-за своей жестокости так и не был реабилитирован. Даже в лихие девяностые, когда от общей ненависти к КБ, и в целом к советскому строю реабилитировали всех поголовно. И все же загадка его личности не могла не манить. Особенно в свете повального увлечения населения нашей страны Тибетом и его мистическими тайнами.

С ростом популярности «бога войны» и «борца за веру» (так Унгерна называл сам Далай-лама и речь, естественно, шла о вере буддистской) на мою «еврейскую» фамилию начинают обращать повышенное внимание. Первыми на горизонте возникают какие-то странные дяденьки и тетеньки. Глаза у них почему-то вечно горят нездоровым огнем, волосы дурно промыты, а ногти кривые, битые грибком и давно не стриженные. Зато им периодически открываются какие-то «тайные знания предков», они что-то там такое «видят» и усиленно «работают» в каком-то очередном отделении Фонда Рерихов. Мне они активно не нравятся, зато с ними почему-то находит общий язык мама. Так что мне не удается избавиться от них раз и навсегда.

— Анна, как ты себя ведешь? — говорит мама. — Это интеллигентнейшие, высокообразованные люди, и если некоторые их идеи тебе не нравятся, то это не значит…

Она не понимает. Идеи здесь не при чем, я не могу смотреть на их ногти.

Когда же в 1996 выходит пелевинская «Чапаев и Пустота», где барон выведен в качестве одного из героев, возле меня начинают притормаживать и увлеченные мистикой молодые мечтатели. Эти мне (несмотря на их идеи) нравятся значительно больше. Особенно активным процесс становится, когда я поступаю в университет (естественно на истфак — куда ещё с такой фамилией?). Наверно в среде моих новых приятелей это звучит круто: «Мы тут вчера с Анькой Унгерн…»