Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
Звонил, дребезжал колокол. Дик был взволнован. Он хотел крикнуть что-то торжественное, соответствующее минуте, но губы задрожали, нос задергался, и, испугавшись, что не справится с собой и расплачется, он ударил лошадь между ушей и поскакал вслед громыхающей по мерзлой земле телеге и уходящему под горку отряду.
Было белое осеннее утро.
Колокол замолчал, и стало слышно, как в деревне под горой перекликаются петухи.
Кони и люди втягивались в однообразное, рассчитанное на долгий путь движение. Костлявый мужик не мог справиться с железной шапкой —
не то пел, не то орал солдат.
Том Лесли, старый сержант с красным лицом, седым ежиком и расплющенной переносицей, осторожно потрогал большим пальцем арбалет Дика.
— Во Франции вертушки красят в желтый цвет. — Лесли завязывал беседу. — Сказать по чести, мне не нравится.
Дик не ответил. Он слушал песню, и чем больше слушал, тем больше расстраивался.
— Нехорошо, Лесли, — сказал он наконец и для солидности высморкался в два пальца. — Такие слова…
Лесли тоже высморкался, скорее для обряда, вытер пальцы об уши лошади и тоже послушал.
— А по-моему… так пусть поют, что им нравится, Дики… — он коротко глянул, проверяя, прошла ли эта вольность. — Солдаты… Они хорошие лучники, просто даже отличные лучники. И пусть себе поют, что им нравится… они же не какие-нибудь святоши без штанов, а настоящие лучники…
Они ехали рядом, касаясь наколенниками друг друга. Лесли замолчал только тогда, когда Дик рукой в железной рукавице схватил его за ухо и перегнул к себе.
— Ты старая, болтливая трещотка… провонявшая свинья, — орал Дик, — болтливая мельница… куча грязи и все. Куча грязи и все…
Певец испуганно замолчал. Все остановились, старательно не смотрели друг на друга. Костлявый мужик торопливо нахлобучил железную шапку. Дик отпустил наконец ухо сержанта, дав напоследок затрещину, от которой тот чуть не слетел с коня.
— Ребята! — крикнул Дик, привстав на стременах. — Ребята!..
В наступившей тишине звонко тявкнула собака, требуя палку, и Дик смешался. Лесли закинул голову и втянул воздух.
— А ну, заткнись, беззубый, — заорал он неожиданно весело и попытался огреть певца плеткой. Потом потряс головой, в которой, видно, еще звенело от удара, перекрестился и неожиданно высоким, пронзительным голосом затянул псалом.
Солдаты трогали лошадей, начинали подтягивать.
На фоне крупно проходящих на экране тяжелых солдатских лиц, самозабвенно поющих псалом о Пресвятой Деве, своей непорочностью творящей чудеса, возникают титры.
Последним едет солдат, что-то бормочет, загибает толстые корявые пальцы. Камера совсем близко приближается к нему, и тогда сквозь слова псалма мы слышим его тихое сосредоточенное бормотание:
— Пять пенсов за лошадь и два как лучнику, семь… ну, будем считать шесть. Теперь, три за арбалет, два или три… ну, будем считать два, девять… теперь дни, ну, будем считать сорок, ну тридцать… Господи, Пресвятая Дева, кого б спросить?!
Едущий впереди Хорек замахал над головой руками. Солдаты перестали петь, прервались титры картины. Все ждали, пока Хорек выехал на холм, положил коня и быстро на четвереньках побежал к гребню. Дик ударил плеткой коня, не доезжая до вершины, тоже положил его, подобрался к Хорьку и лег рядом.
Тянется до самого серого неба поросшее мерзлыми голыми кустами поле, и лишь внимательно вглядевшись можно увидеть ползущий по нему военный отряд, такой же, как наш, — несколько солдат, длинная телега с конным возницей, дозорный впереди. Только позади два странно тяжелых, неуклюжих всадника с короткими толстыми копьями.
Проглядывает солнце над равниной, и они ясно вспыхивают в его неярких осенних лучах, две тяжелые стальные громады — рыцари. На этом фоне заключительный титр — название картины.
Вечерело. Дик и Лесли ехали впереди, сменив Хорька. Мороз крепчал. Лица солдат были закрыты примороженными дыханием шерстяными подшлемниками, тоже обшитыми железом, толстыми платками. Далеко через легкий морозный туман скорее угадывалась, чем виднелась деревня, а между ней и отрядом — сторожевая вышка, голая и черная, две площадочки на длинных, связанных между собой жердях. На верхней солдат, спрятанный от стрелы и злого ветра тюками с сеном.
Отряд и телега сильно поотстали, а когда Дик и Лесли, подхлестнув лошадей, потрусили к вышке, и вовсе остановились согласно своей несложной стратегии. На ходу Дик засвистел в два пальца, и сразу же на тюк с сеном лег и направился в их сторону короткий тяжелый арбалет.
— Кто такие? Во имя Богоматери. Продырявлю… — заорал с вышки простуженный испуганный голос.
— Не визжи! — крикнул Дик и встал на стременах. — Благослови Бог королеву, и чума в глотку горбатому!
Голова исчезла и сразу же появилась. Лесли успел рвануть лошадь в сторону, но было поздно. Лязгнул арбалет, коротко прошипела и чавкнула, ударив его в бок, недлинная толстая стрела. Лесли тонко заскулил и пополз с лошади на землю. Дик, широко раскрыв рот, уставился на Лесли. Солдат за мешком орал, колотил по чему-то железному. Между вышкой и деревней у стога сена метнулась небольшая фигурка, политый, видно, маслом стог вспыхнул дымным багровым пламенем.
— А-а-а!.. — взревел Дик и помчался к вышке. На полном скаку он перегнулся с седла и ударил железным наплечником по одной из жердей. Жердь треснула, вышка закачалась, но устояла.
— Уйди, — визжал на вышке солдат, пытаясь зарядить арбалет. — Уйди, сатана!.. Продырявлю…
Только сейчас в деревне ударил колокол. Возница бил лошадей, разворачивая телегу. Растерянный отряд сбился в кучу, топтался на месте.
— Бараны! Уши отрублю, — орал им Дик, разворачивая коня. Он опять помчался к вышке и опять ударил ее плечом. Жердь лопнула, вышка накренилась, посыпались тюки. Солдат на вышке, крича от ужаса, швырнул в Дика арбалет, прыгнул и, петляя что есть мочи, побежал.