Что скрывает снег
Шрифт:
Такое поведение было абсолютно недопустимым. Его требовалось немедленно пресечь. Дуэль… хотя какая там дуэль, если Деникин не попадал в бутылку с пяти шагов. Нет, куда лучше показательное наказание по канонам полицейского устава, который Ершов так свято чтил.
– Так… Это так, Ершов. Но я хочу знать – а что бы сделал ты?
Ершов продолжал раздражать Деникина своим неприятным взглядом.
– Для начала я бы предложил вновь обращаться ко мне на «вы», как и прежде. Ну а потом я бы первым делом взял Цзи и отправился в четвертый квартал, в веселый дом Фаня, на который как раз
Деникин расхохотался.
– Я спрашивал не о твоих планах на вечер…
– Во-первых, я вас, кажется, только что просил воздержаться от чрезмерного панибратства… А во-вторых, вам, как помощнику полицмейстера – стало быть, и его доверенному лицу – без сомнения, известно о небольшой привычке господина полицмейстера регулярно посещать сей дом.
Деникину не было об этом известно, но и ничего особенного он здесь не усмотрел.
– И что тут такого?
– Ну как сказать… Вы же, конечно, знаете, что навещает он не просто дом, а только одну женщину, и притом уже много лет. И эта беспутная, Дмитрий Николаевич, определенным образом может называться непосторонним человеком господину полицмейстеру.
Деникин начал понимать, к чему он клонит.
– А зачем тебе дядька Мишай?
– Мне – незачем. Кто я такой, чтобы возглавить поиски господина полицмейстера? И при этом не привлечь к ним особого внимания, да избегая огласки? А вот вам, то есть тебе, да, тебе, господин помощник, Цзи совершенно необходим! Вы, то есть ты, не можешь не знать…
Ершов оборвался на полуслове и прислушался. За дверью, из-за которой все время слышался равномерный рокот, похоже, грянул гром. Началась потасовка. И конечно же, Ершов не смог оставить ее без своего внимания. Выразительно посмотрев на испачканный пол управы, он пошел к двери. Деникин отправился следом.
***
Снег по-прежнему сыпал, не переставая, постепенно превращая город в ледяную равнину. Сугробы почти наполовину закрыли окна.
Ступив за порог, Деникин чудом не впечатался в спину толстяка Епифанова, облаченную не в форменный китель, а в богатую медвежью шубу. Своими мощными руками околоточный оттаскивал друг от друга двух сцепившихся женщин. Поодаль собралась небольшая толпа. Однако ее явно объединила не драка, а стойкое желание посетить управу.
– Охолонитесь! – рычал Епифанов.
Но, увидев Деникина, женщины сами стихли.
Та, что удерживалась правой рукой Епифанова, похоже, была каторжной прислугой. Неряшливо одетая, без шапки, с грязной короткой косой и тяжелым выжидающим взглядом.
От нее нестерпимо разило чесноком. Деникина снова накрыла тошнота.
– Вагнеры, – лаконично ответила она на взгляд Деникина.
Из толпы, вырвавшись из-под чьего-то присмотра, к каторжанке подбежала и прижалась к боку чистая полнощекая девочка. Женщина машинально придвинула ее к себе.
– Ты – нянька Вагнеров?
– Да, барын.
– И что с ними?
– Оба не вертались.
– Тю-тю, – радостно дополнила девочка.
Деникин слышал, что Вагнера – не слишком великую сошку – якобы вызвал на ковер сам государь император. Про то помнил даже он, не
– Чего деретесь?
– Дак я первая, а эта лезет, – с достоинством пожала плечами нянька.
Кивнув, Деникин перешел к левой руке Епифанова, что, честно говоря, и собирался сделать, едва оказавшись за порогом. В ней была зажата плачущая крупными детскими слезами, лакомая французская гувернантка – единственная в городе настоящая француженка. Не слишком красивая, но притягательная, сладкая, душистая… И, поговаривали, очень уступчивая. Впрочем, сейчас она выглядела жалко – ничуть не лучше каторжанки, которая, похоже, все-таки успела расцарапать ей щеку. Растрепанные светлые волосы клоками свисали на лицо, голубое пальто выпачкано – в саже? Подол светлого платья грязен и оборван. Заплаканное лицо опухло, но маленькие нос и подбородок с ямочкой по-прежнему выглядели аппетитно.
Деникин вспомнил, что француженка приплыла сюда меньше года назад. Прошлой весной, на том же самом судне, которым две ее соотечественницы воспользовались, чтобы сбежать. Одна из них прихватила с собой три пары сережек своей хозяйки, средней Перовой, и ее фамильное кольцо с изумрудом.
– Кабы знать наперед – да неужто бы я отдала б на нее такую прорву денег? – сокрушалась тогда купчиха, придя в управу. – И проку-то от нее никакого, ни бе, ни ме – ничему дельному ребят не обучила. И вещи вот покрала. Да лучше бы я, как все, сразу каторжницу взяла: и денежки бы вовсе сохранила, а результат в любом разе одинаков…
– Так, а у тебя что? – Деникин старался говорить намеренно грубо.
– Памагить! Прашю! – всхлипнула барышня. – О, мон бэбэ… Мой мальшик, Андрэй…
Гувернантка в голос разрыдалась. Француженки чрезмерно эмоциональны.
– Что с ним? Она говорила? – спросил Деникин у Епифанова.
– Да. Ляпнула, что, мол, исчез при пожаре.
– Так снова был пожар?
– Ну, на каланче не били. Но говорит вот – был. Да и вся она измазана, да гарью как несет – разве не чуете, ваше благородие?
– Пропаль… – всхлипнула гувернантка.
– Так чья ты прислужница-то будешь? Кажется, Романова?
– Романова, – ответил Епифанов.
Ершов, тем временем, отошел в сторону и спрашивал, не желает ли кто заявить об убийстве или налете. С момента недавнего побега из тюремного замка минуло больше недели – банда уже могла добраться до города.
– Помогите! … тоже сгинул! – громко раздалось из толпы, но Деникин не разобрал имени.
– Кто-кто исчез? – переспросил Ершов, но и тут ответ укрылся от слуха помощника полицмейстера.
Глядя в невинные серые глаза гувернантки, он абсолютно не представлял, что дальше.
Однако Ершов не дал Деникину слишком долго мяться в бездействии. Он отозвал его в сторону и прошептал:
– Антонов и Щедрин хотят заняться ограблением лавки галантерейщика в шестом квартале. Разбиты окна в доме Перова-среднего, тоже шестой квартал. Это явно одни и те же… Иванов мечтает проверить искалеченного аптекаря на Правобережной. А Епифанов уже спешит в приемную лечебницы, где с утра дебоширят пьяные… Вы же хотели им об этом напомнить?