Что-то в дожде
Шрифт:
– Да шляется тут один тип. В сером плаще, с зонтом, который никогда не раскрывает… Если заметишь кого-то похожего, лучше держись подальше, вот и все.
– Почему его так зовут – Дождевой человек? – решился я на еще один вопрос; мое любопытство лишь сильнее распалилось после услышанного.
– Потому что он появляется, только когда идет дождь. Я застал парня, который просто называл его Дождевиком.
– А ты сам видел его хоть раз?
Ренат еще больше убавил шаг, осматриваясь, нет ли кого-то поблизости, затем посмотрел на меня.
– Ты любишь болтать?
– Нет, – я затряс головой. –
– Ладно. Видел. Несколько раз. Вообще-то его многие тоже видели, те, кто здесь долго. Но об этом никто не любит трепаться. Может, если тоже его увидишь, поймешь.
Незаметно мы подошли к нашему корпусу. Большинство ребят уже вернулись из школы, обогнав нас по дороге.
– Слушай, – я повернулся к Ренату в дверях. – А взрослые? Они что… ничего не делают?
– Не знаю. Наверное, не могут. Или до них чего-то не доходит, – ответил он, и мы вошли внутрь.
Примерно за час до наступления времени ужинать я пришел в столовую, чтобы достать из буфета свой пакет с горсткой оставшихся у меня леденцов. Светлая память о шоколадных конфетах, исчезнувших еще в первый день, меня перестала тревожить уже давно, и я довольствовался тем, что имел, подъедая «мятные» с «театральными». Обычно желание закинуть в рот что-нибудь сладенького давало знать ближе к вечеру.
Едва переступив порог столовой, я сразу понял, что происходит что-то необычное. Здесь были еще трое: Андрей с Тарасом стояли у буфета перед тихо плачущим Сашей. Точнее, это он стоял перед ними; под носом размазалась кровь, а у ног на полу валялся чей-то смятый целлофановый пакет с конфетами.
– Ты этому в своем приюте научился? – вопрошал Андрей, когда я вошел. – У вас там, может, и привыкли тырить друг у друга, но здесь не интернат.
– За что вы его бьете? – спросил я, подходя к ним. Впрочем, и так ясно. Вот кто значит – конфетный вор.
Андрей совершенно никак не отреагировал на мое появление, продолжая нависать над всхлипывающим супостатом, а Тарас обронил:
– Не лезь, малый, – и для вескости толкнул в плечо, так, что я едва не пропахал носом пол до самой двери столовой. Будь на моем месте кто-нибудь вроде Игоря, парню пришлось бы приделать еще один карман на штанах – между ног, чтобы ему было в чем таскать с собой яйца и пересчитывать каждые полчаса. Но меня, семилетнего, под горячую руку мог обидеть почти каждый.
Я вышел из столовой и остановился у двери, осмысливая увиденное и прислушиваясь, что происходит за ней. Нет, я не держал зла на Саню (и, наверное, не только потому, что он был сиротой из детдома), хотя тот успел покопаться и в моем кульке. И даже почувствовал к нему нечто похожее на жалость, когда его вывели из столовой плачущего с двумя расцветающими «фонарями». Ровно по одному под каждым глазом.
– Ты что-то хочешь сказать? – спросил Андрей, заметив меня. – Он ведь и у тебя украл, правда?
Я только пожал плечами и ушел в палату. Мне и вправду нечего было сказать. Вовсе не из-за того, что меня тоже могли поколотить. Просто какая-то часть во мне была солидарна с ними, что Саня заслужил свое наказание – воровать плохо. Особенно если можно попросить. Много чего изменилось, но я и сейчас так считаю.
В пятницу с самого утра я находился в приподнятом настроении. И на то имелась конкретная причина – сегодня вечером за мной должен был приехать Дима,
Поскольку по пятницам не велось школьных занятий, то по окончании «тихого часа» я улучшил момент для небольшой прогулки в окрестностях бездействовавшей в это время года части территории пионерского лагеря. Иногда мы с ребятами прогуливались здесь вместе; в компанию входили только «наши», без «фуфла», как говориться. Но сегодня, похоже, ни у кого не было соответствующего настроения для гуляния (а за некоторыми родители явились сразу же после обеда). И я решил отправиться один.
Я надел свою синюю болоньевую курточку с капюшоном и, стараясь лишний раз не мозолить глаза медсестрам, вышел на улицу. В нескольких шагах за третьим, процедурным, корпусом начиналась асфальтовая дорожка с разметкой, сделанной белой краской, отмеряющей расстояние каждые сто метров от жирной поперечной полосы с надписью СТАРТ. Летом здесь проводились беговые соревнования на разные дистанции; дорожка, как я уже знал, тянулась ровно на километр и заканчивалась такой же белой широкой полосой со словом ФИНИШ. Разметка кое-где истерлась, но различалась вполне отчетливо на темном влажном асфальте.
Сто метров… двести… Мне нравилось ходить по этой дорожке, нравилось знать точно, насколько я удалился от санатория. «Целых пятьсот метров, – думал я, – это же полкилометра!» А сегодня нравилось вдвойне, потому что я проделывал этот путь сам. И, похоже, поблизости не было ни одной живой души. Это мне тоже нравилось.
Триста…
Слева метрах в сорока от меня тянулся сосновый бор, дышащий легким ароматом осенней хвои, а справа, впереди рядом с отметкой «700», начиналось большое футбольное поле с воротами без сетки, которую, вероятно, сняли после завершения летнего сезона. Я уже мог различить пунктирные очертания десятка простых скамеек, вкопанных в землю вдоль поля, что исполняли роль трибун. Само поле сейчас имело грязно-коричневый цвет с островками пожухлой травы; у ворот и в центре поблескивали лужи, выдавая все ямки и неровности.
Пятьсот…
Стал накрапывать дождь. Я натянул капюшон поверх вязаной шапочки, чтобы не вымокнуть под обманчиво редкими каплями, и слегка замедлил шаг, раздумывая, не стоит ли все же вернуться назад. Тут я напомнил себе, что очень скоро за мной приедет Дима, и уже этой ночью я буду засыпать в своей постели дома, а потом проведу еще два дня до вечера воскресенья, – вновь почувствовал себя счастливым и потопал дальше.
Восемьсот…
Я споткнулся от неожиданности, заметив сидящую на скамейке фигуру у самой кромки в конце футбольного поля. Странно, что я не видел никого раньше. Но человек, казалось, сидит здесь уже давно, глядя в противоположную от меня сторону. Нас разделяло шагов тридцать-сорок.
Пока я, продолжая двигаться по инерции, размышлял, а не стоит ли мне в действительности повернуть назад, как я думал недавно, чтобы не проходить мимо… мужчина повернул голову и посмотрел на меня.
– Папа?! – ноги сами понесли меня к скамейке. Отец, немного грустно улыбаясь, смотрел на меня, словно давно ожидал здесь и уже почти не надеялся, что я приду. На нем был слегка выцветший бутылочного оттенка плащ, который я столько раз видел на вешалке дома и который теперь узнал, на голове темно-синий берет…