Чудища из-за миров[СИ]

Кузиманза Д. Д.

Вечером стояла у входа в гостиницу, прижавшись к Ивасю, тесно ограниченная его рукой, но разговор не клеился. Тему, которую начинала она, он огибал дугой. Если сам начинал что-то говорить, то Лида не совсем знала, что отвечать. Это были опять же нелепые пустяки. И снежная тишина тоже смущала. Милый нерешительный мужчина и безнадёжно нерешительная идиотка, то есть она, Лида.

— Не знаю ещё, что именно должен сказать. Что ни приходит мне в голову, всё кажется не тем, — неловко признался ей Ивась.

Совсем не хотела

она тех "не тех" слов, пыталась понять, что должна сделать, чтобы он не смог сказать что-то банальное. И в этот момент с трудом выдавил из себя:

— Знаешь, мне не везёт. Всё ищу. Как-то напрасно ищу.

— Почему, с какими ты встречался до меня? — её вопрос прозвучал так конкретно, что он явно растерялся.

— М-м-м, не знаю, как сказать. Ну… с другими.

Умел рассказывать и ничего не объяснить.

Очень ей хотелось крикнуть ему в лицо: "Знаешь, что это и есть то единственное, что нас связывает? Мы самые необычные в мире неудачники! Или… или требуем чего-то такого… такого… чтобы с неба падали жаренные голуби? Какой-то дурацкий кроссворд — эти наши судьбы". Не крикнула.

— Можешь смеяться, но я обычно избегаю киношных сюжетов, и довожу кавалеров до седьмого пота, пока соглашусь на встречу в постели, — сказала она деловито.

Прозвучало это как-то неестественно. Он явно ожидал чего-то другого. Дошло до неё, что, сказав такое, дала ему надежду, что он кто-то не такой, как все, особенный, раз она так заговорила. Поэтому быстро распрощалась и ушла в здание.

Но уже в холле стало ей неловко и за слова, и за натуральное бегство.

Анька так и сказала бы, смеясь:

— Ты дурочка. Я тебе сто раз повторяла, что если бы на меня так мужчины смотрели, так целыми пачками привязывались, то я бы знала, как это использовать. А ты, идиотка, бредишь о какой-то душе.

Не могла объяснить Ане, хотя бы и говорила самым простым языком, отбросив разные изящные параболы и гиперболы. Не видела настоящего, а не отражённого восторга в глазах. Но Ивась…

Вернулась на заснеженную площадку перед гостиницей. Ивася не было видно. Странно. До ближайших ёлок метров сто, да и зачем ему туда? И до корчмы дойти не успел бы. В холле прошмыгнуть мимо не смог бы.

Лида сделала несколько шагов по дорожке и замерла: на снежную целину сворачивали следы босых ног и исчезали в сумраке. Вели они в сторону леса.

Как пуля она влетела в холл и кинулась вверх по лестнице. Но потом пришла в себя, отдышалась и решила Ане ничего не говорить о следах. Та вполне могла пойти, чтобы на них посмотреть. А если их опять нет?

О пане Белецком Лида решила: пусть пока будет, как есть. Не заниматься же вместо отдыха ораторским искусством? Хватало уроков катания на лыжах! Поэтому махнула рукой на "быть или не быть".

Пан, похоже, принял правила игры. Почти не говорил о чепухе. Зато вместе смеялись на макушке горушки, с уважением посматривая

на другую, повыше, и на тех "настоящих опытных", как их завистливо называли. Потом пытались съехать вниз без падений, а если даже падали, то Ивась заглядывал ей в глаза, давая понять, что он — самый счастливый мужчина на свете. Один раз решительно сказал, что она — умница и правильно понимает его миссию на этих склонах. Лида не удержалась и ответила, что до такого ёмкого определения ещё не доросла.

"Я должна это сделать, — решила Лида. — Вместо милой девушки я завтра стану жестокой стервой, хотя Анька убеждает меня, что я должна дать Ивасю максимум приятных впечатлений. Как будто я администратор передвижного театра!"

— Ты самая большая зануда из всех моих знакомых, — говорила Анька, лежа вечером на постели, жуя резинку и глядя на крутящие "велосипед" ноги. — В чём фишка, а? Ну, то есть, в чём то очарование, на которое клюют все твои кавалеры? Кто-нибудь тебе рассказывал?

— А как же! Всегда говорят, что я не такая, как другие, — ответила Лида, сидя рядом по-турецки.

— Так-так… Это из-за того, что ценишь души?

— Ты что, какой мужчина разговаривает о душах?

Надолго задумалась, но Анька не терпела таких пауз в разговорах, особенно, если приходила ей в голову дельная мысль.

— Серьёзно? Удивила. Но, блин, они же все так тебя любят! Ты, зануда с душевной глубиной в глазах!

Но Лида думала о пане шляхтиче. Был заботливым за десятерых, парил где-то в их общих облаках.

— Вот эти созвездия, — говорил, — с нашего общего неба. Можно быть разнесенными далеко в пространстве, но если геометрия и геофизика…

Не было никакого общего неба. Она не могла понять, почему он не замечает того, что мечтами и словами парит опять в небе одиночества. Ослепление — страшная штука. Её раздражали и он, и отсутствие у него хотя бы капли здравомыслия и конкретности. Сообразительным, увы, не был. Наверняка она никогда не встретит мужчину, который умел бы читать в женских глазах. Очень не любила, когда ей приписывали то, чего в ней никогда не было и вряд ли появится. Ивась, как всегда бывает, их обоих выдумал. Она могла отвернуться и от неба, и от него так, чтобы он не видел выражение её глаз, но не стоило себя утруждать, ведь ему необходимо только понятное, голосовое общение.

Лида должна была в конце концов пробормотать, хотя чувствовала себя очень трусливой и совсем-совсем разбитой:

— Это не ты.

— Что, прости?

Ну, совсем ничего не понимает!

— Ты не можешь остаться в моих глазах, — упрямо сказала она. — Значит, это не ты.

Он наморщил лоб. Не понмал или понимал и хмурился?

На следующий день он исчез.

— Ах ты зануда, — ворчала Аня. — Я уверена, что он не просто так исчез. А ну, выкладывай!

Лида с вызывающим видом всё рассказала.