Чудо-планета - пасека деда!

Сопкин Петр Терентьевич

— Нет! — дружно заверили мы.

— Ну добре. Так вот, — продолжал дед, — за юртой Узакбая у оздоровительного лагеря «Кайнар» закончится асфальт и горная дорога поведет на самый крутой перевал. Перед его вершиной прилепилась первая пасека. На ней сидит Захар Деревянко.

— Как сидит? — не понял я. — Что ли, ничего не делает?

Дед посмеялся над моей непонятливостью и разъяснил:

— Это мы, пасечники, меж собой так объясняемся: сидит, стало быть, хозяйствует.

Дед снова посмеялся. Успокоившись, назвал еще три пасеки, мимо которых будем проезжать. Далее мы узнали, что на нашем пути после пасек

повстречаются лесхозовская конюшня и кордон лесника. А от него до своей усадьбы рукой подать.

Ехали же мы долго. На кручах было куда страшнее, чем обещал дед. Перебарывая страх, мы с Витькой таращили глаза во все стороны, удивляясь горным диковинам.

Нас поразила пасека, на которой сидел, как выражался дед, Федя Каманин. Ее мы увидели, когда поднялись на высоченную гору, далеко внизу, под скалой. С высоты дом пасечника был похож на собачью будку, если стоять с ней рядом. А ульи напоминали спичечные коробки, старательно разложенные ровными рядками.

На самой вершине дед остановил Гнедка, дал ему передохнуть. А нам велел посчитать ульи–коробочки. Может, хотел убедиться, в ладах ли мы с арифметикой. Витюшка первым насчитал сто два коробка. И у меня получилось точь–в–точь такое количество. Дед похвалил: посчитали мы верно.

Чем дальше дорога уходила в горы, тем чаще встречались валуны причудливой формы. Иные были гигантских размеров, огромнее самых больших домов, какие есть в нашем селе. Дорога то ползла впереди нас к облакам, то неожиданно проваливалась в низину. Мы поминутно замирали от страха, цепко хватаясь за куртку деда.

Нам мерещилось, что на следующую гору Гнедко уж не вывезет. Тяжелая повозка потянет коня назад, и все мы кубарем опрокинемся в пропасть. А под гору съезжать было еще страшнее. Гнедко стонал от натуги, сбруя на нем подозрительно скрипела. В такие минуты мы были ни живы ни мертвы. А деду хоть бы что: он одно поглядывал на нас да улыбался себе в усы.

На одной из круч конь оступился и телега резко дернулась. Я вскрикнул и чуть не сиганул с повозки.

— Не пужай коня! — потребовал дед сердито. И, сбавив тон, добавил: — Конь у меня — всех коней конь. Не подведет, ручаюсь. Так что не робейте.

Наконец мы спустились в ущелье Бахтияр, к речке. Дед скомандовал Гнедку «тпру». Мы соскочили с повозки, чтобы размяться. И только теперь заметили усталость коня. Он был мокрым, тяжело и часто дышал.

— Дальше легче будет, — дед потрепал Гнедка за гриву. — Крутизну, браток, миновали.

Конь чуял, что о нем речь. Он подобрался, всем своим видом показывая, что готов продолжать путь. Но дед не стал спешить. Протер аккуратно мешковиной Гнедка, поправил на нем сбрую, обошел вокруг повозки, постукал сапогом по колесам. Убедился, что все в порядке, можно ехать.

Едва мы уселись и дед взял в руки вожжи, конь тронулся без команды. И пошел свободно, размашисто, будто и не было тяжелых перевалов.

Дед снова принялся нас просвещать. Показывая на деревья, подступившие к самой дороге, называл их породы. Мы с Витькой отошли от страха, слушали рассказчика. За разговорами время летело быстро. Мы и не заметили, как доехали до кордона. У ближней к дороге постройки дед остановил Гнедка, поздоровался с женой лесника, вышедшей на крыльцо. Спросил про хозяина. Представил меня и Витюшку. Тетя лесничиха позавидовала деду. Дескать, теперь ему нечего тужить — такие помощники подрастают!

— До пасеки отсюда меньше километра, — доложил нам дед, когда мы тронулись. — Вот обогнем эту горку — и стража появится.

Мы с Витькой переглянулись. Что за стража и откуда ей взяться в глухих горах? Пока соображали, до слуха донесся собачий лай. С каждой секундой он усиливался. И через несколько минут из–за поворота прямо к повозке выскочили два крупных сердитых пса. Один серый, как заяц в летнюю пору, белогрудый. Другой желтый–желтый, как яркий язык пламени.

Собаки разом подобрели, услышав голос хозяина:

— Одичали тут без меня? Одичали…

Псы виновато поджали уши, опустив морды, и лениво затрусили рядом с повозкой.

— Это и есть моя стража. Серый — Дружок–старина, желтый — Джон, — отрекомендовал дед собак.

Гнедко свернул вправо, к пасечному двору.

СТРАЖА

 За Витьку не знаю, а меня дедовы псы очаровали с первой минуты. В нашем селе таких собак, породы сибирская лайка, я ни разу не встречал. За свою жизнь я их видел один раз — на картинке одной из книжек. По названию породы посчитал, что такие собаки водятся только в Сибири, в тайге. Каким же образом лайка очутилась у деда на пасеке?

В один из вечеров, когда мы после ужина уселись, как обычно, на крыльце, чтобы полюбоваться перед сном наступлением сумерек, я спросил:

— Деда! Где ты раздобыл таких собак?

Дед заметил: все заезжие на пасеку люди задают, как по сговору, такой вопрос. Но вместо того, чтобы мне ответить, сам спросил:

— Разве у меня не может быть тайн?

Я такого поворота не ожидал. Даже растерялся, не зная, как продолжить разговор. Спасибо братишке, он быстрее меня нашелся:

— Нам–то ты можешь открыться? Если секрет какой, мы же тебя не выдадим…

— Вам, так и быть, расскажу, — сдался дед. — Секрета тут никакого, дело житейское. Хотя, как посмотреть. Для меня эти собаки особый смысл имеют. Потому и не докладываю о них всякому встречному.

— Вот так дела! — неожиданно вырвалось У меня. — Про особых собак мне что–то не Доводилось слышать.

— Что ж, послушай, — повел рассказ дед. — История с ними такая. Был у меня фронтовой побратим Илья Солодов. Родом он из–под Алма—Аты. Мы с ним одновременно призывались на службу в армию, перед самой войной. Ну и оказались в одном полку, кавалерийском, в одном подразделении. В строю были соседями, лошади наши в конюшне стояли рядом. Началась война — сражались бок о бок.

А побратались, когда горькими были наши дела на фронте, в самом начале войны. Однажды загнали нас фрицы в западню и сильно потрепали. Коня подо мной так и срезало пулеметной очередью. И не миновать бы мне тогда погибели, не окажись рядом Ильи. Под ним ходил рыжий жеребец недюжинной силы. Ну и благополучно вынес двух седоков из пекла. Тогда я и нарек Илью своим братом.

А осенью сорок третьего беда уже с ним приключилась. Хорошо помню: в наступление рванули вечером, когда стемнело. Жеребец Ильи вырвался вперед. И на полном скаку налетел на мину. Коня разорвало в клочья. А братана, израненного до невозможности, потерявшего сознание, я принес в лазарет на руках. Его отправили в госпиталь, а мы, ясное дело, продолжили сражение.