Чудо пылающего креста
Шрифт:
— Рад видеть тебя целым и невредимым, — очень тепло сказал Константин.
— Чего не скажешь о других, — грустно усмехнувшись, признался священник. — Меня называют изменником веры.
— Вот как?
— Я сдал Священное Писание, как того требовал император, и принес подобие жертвы Юпитеру. Военный начальник района, где находится Никея, мой старый друг — служили вместе в армии. Так что большего он от меня и не требовал.
— Не опасно ли тебе являться сюда? Командующий этим районом — близкий друг цезаря Галерия; он докладывает ему обо всем, что здесь происходит.
— Я тут не задержусь. Твой дядя Марий
— Они, разумеется, не хотят, чтобы вы обратили меня в свою веру?
— Скорее наоборот, — заверил его Феогнид. — Много раз с тех пор, как Господь наш вознесся, христианам ничего не оставалось делать, как скрываться. Сейчас как раз и наступило такое время.
— Но, похоже, многие из ваших добровольно идут на мучения. Я знаю наместников, которые пытались убедить их воздержаться от осуждения императора и Рима, но это ничего не дало.
— Увы, мы всего лишь люди и чаще руководствуемся эмоциями, чем разумом, — признался Феогнид, — Сам Христос велел нам отдавать цезарю — цезарево, а Богу — Богово. Он никогда не проявлял непокорности по отношению к светским властям, хотя священники того времени стремились выставить его в ином свете, чтобы им легче было погубить Иисуса, когда он угрожал их власти над простым народом. И апостол Павел ясно требовал от нас послушания властям.
— Я слышал проповедь, касающуюся его учения в Антиохии; я тогда сопровождал императрицу Приску и госпожу Валерию в одну их ваших церквей. Но я мало что из нее запомнил, кроме того, что касалось оружия.
— Всеоружия Божьего?
— Да, именно так.
— Это отрывок из послания Павла церкви в Эфесе, написанное им, когда он пребывал в заточении. Его там чуть не убили: серебряных дел мастера объединились против него, потому что многие, кто слушал его проповеди, перестали поклоняться Артемиде и покупать их изделия с ее изображением.
— Некоторые утверждают, что мы, римляне, преследуем христиан только для того, чтобы присвоить их собственность.
— В этом обвинении есть много правды, это так, — подтвердил Феогнид, — Ты вот спросил, почему некоторые из нас словно бы ищут смерти, а другие, как я, компрометируют свои принципы, чтобы остаться в живых.
— Я не осуждаю тебя, — возразил Константин.
— Вряд ли меня можно осудить строже, чем я сам уже себя осудил. Будучи одновременно и философом, и священником, я все же, наверное, — и многие так считают — больше философ, чем священник. Если жестко понимать нашу веру, то она учит так: верующие в Господа Иисуса Христа как нашего Спасителя сразу же после смерти попадают на небеса, где пребывают с Богом Отцом.
— Минервина в это верила. Мать говорила мне, что, окрестив ее, вы дали ей смелость спокойно встретить смерть. За это я всегда вам благодарен.
— Она была чудесное дитя, и как больно осознавать, что ее жизнь оборвалась так рано. Но она подарила тебе крепкого сына, значит, смерть ее стала не напрасной. Надеюсь, за это ты никогда ее не забудешь.
— Да разве я мог бы забыть, когда Крисп каждый день все растет и растет и уже становится отличным красивым мальчуганом?
— Ты спрашивал, отчего столько христиан как бы ищут смерти, — продолжал Феогнид. — Потому что, если они умирают, утверждая Христа вопреки притеснениям, они считают, что им обеспечена вечная жизнь.
— Ты веришь в это?
— Да, я в это верю. — Лицо Феогнида вытянулось словно от душевной муки. — Чувство убеждает, что нет высшего доказательства верности Иисусу, нежели смерть во имя Его и с Его именем на устах. Но ведь Иисус восстал из мертвых и явился Симону-Петру и некоторым другим ученикам на Галилейском море — после того как они бежали из Иерусалима. И когда он сказал Петру: «Паси овец моих» — Петр понял, что должен вернуться в Иерусалим и, не страшась угрозы смертной казни, предать себя в руки синедриона [49] . Христианская Церковь воздвиглась на каменном фундаменте его веры и личного присутствия, но еще больше — на признании им Христа как Сына Божьего.
49
Синедрион (грен, sinedrion) — название советов, облеченных властью.
— Этого Петра тоже ведь предали смертной казни? Помню, кажется, Минервина говорила об этом.
— Его распяли на кресте по приказу Нерона; мы полагаем, что головой вниз, по собственной его просьбе: он считал себя недостойным умереть так же, как умер Иисус. Но к тому времени учение нашего Господа распространилось уже за пределы Иудеи и Рима, и по всему миру возникали новые церкви. Поэтому Петр мог считать, что работа его закончена, и с готовностью пойти к своей награде. Я же не смог убедить себя в том, что больше уж ничем не пригожусь Христу. — Феогнид криво усмехнулся. — Но при этом я задаюсь вопросом: а не потому ли я так себя настраиваю, что не хватило бы мне мужества умереть на костре, как Аммиан.
— А что тебе подсказывает сердце?
Феогнид метнул на него удивленный взгляд, словно не ожидал такого вопроса.
— Оно говорит мне, что после того, как эти костры погаснут и преследования прекратятся, нас ждет грандиозная работа. Оно напоминает мне, что после распятия Христа казалось, что все пропало, однако, когда Петр и другие снова взялись за дело, оно пошло на лад.
— Тогда прислушайся к нему.
Феогнид заглянул молодому человеку глубоко в глаза, словно искал причину, почему бы он должен верить, что Константин говорит правду. Наконец он улыбнулся:
— Я пришел сюда с советом — думал, что мудрее тебя. А получилось так, что это ты мне указал, каким путем следовать. Думаю, Марий и Даций правы, полагая, что ты и есть тот самый человек, который покончит с расколом империи на Восток и Запад и снова вернет ей единство.
— Не понимаю, с чего бы это вам трудиться на благо той самой империи, которая ваших же товарищей сжигает живьем на кострах.
— Божию промыслу никогда не процвесть в состоянии анархии, — отвечал Феогнид. — Это отчетливо видел Павел — мудрейший в нашей вере после самого Христа. Нам нужно такое государственное устройство, при котором все свободно смогут выбирать себе богов для почитания. Моя задача, — а теперь-то я вижу ее отчетливо, — состоит в том, чтобы доказать им, что лучше нашего пути нет ни одного. — Он поднял брошенный им на скамейку плащ. — Да прибудет с тобой Господь, сын мой, и да хранит Он тебя во всех твоих начинаниях.