Чудо. Встреча в поезде
Шрифт:
Гай повернулся к Оуэну спиной. Он прекрасно знал, что такое общество. Но, пришло ему в голову, думая об обществе сейчас, в применении к нынешней своей ситуации, он имеет в виду закон и его неумолимые правила. А общество — это люди: как Оуэн, как он сам, как, скажем, Бриллхарт из Палм-Бич. Интересно, донес бы на него Бриллхарт? Нет. Гай не мог представить себе, чтобы Бриллхарт донес. Любой человек понадеялся бы на кого-нибудь другого, а тот, другой, — еще на кого-нибудь, и в конечном итоге этого не сделал бы никто. А правила, а закон — так ли уж они важны? Разве не закон связывал его с Мириам? Ведь убит человек, и, значит, люди должны решать. И если людей — от Оуэна до Бриллхарта — это не волнует в достаточной степени, чтобы выдать убийцу, то почему он должен волноваться?
— Разве какой-нибудь шпик, — проговорил Гай. — Шпик, думаю, может донести.
— Вот это верно, — согласился Оуэн. — Грязный, вонючий шпик. — Он громко, с облегчением расхохотался.
Нахмурившись, Гай глядел прямо перед собою. Он старался нащупать мысль, блеснувшую в отдалении. Закон и общество — разные вещи, вот исходная точка. Общество — это люди: он сам, Оуэн, Бриллхарт — и они не имеют права отнимать жизнь у другого члена общества. А закон — имеет.
— И все же предполагается, что закон выражает волю общества. Но он не выражает. Или выражает — но только волю людей, когда они сообща, — прибавил Гай, сознавая, что, как всегда, возвращается вспять, не достигнув цели, пытаясь прояснить, до невозможности усложняет вопрос.
— Гм-м? — промычал Оуэн. Он откинул голову на спинку кресла, черные волосы разметались по лбу, глаза почти совершенно закрылись.
— Нет, сообща люди могут лишь линчевать убийцу, но предполагается, что как раз от этого закон и должен гарантировать.
— Никогда не одобрял суды Линча, — вставил Оуэн. — Нечестно это! Пятно на всем Юге — неспр-в-дливо!
— Я исхожу из того, что если общество не имеет права отнимать жизнь у человека, то и закон такого права не имеет тоже. То есть, если считать, что закон — собрание установлений, навязанных сверху, в которые никто не может вмешиваться, которых ни единое живое существо не смеет касаться. Но в конце-то концов закон имеет дело с людьми, с живыми существами. Такими, как вы или я. В частности, мой случай. Рассмотрим сейчас именно мой случай. Но тут логика. Знаете ли вы, Оуэн, одну простую вещь? Логика не всегда срабатывает, когда речь идет о людях. Она хороша, когда вы возводите здание, потому что ваш материал подчиняется ей, но… — последний довод развеялся прахом. Выросла какая-то стена, и следующее слово об нее разбилось — просто потому, что Гай не в силах был больше думать. Он говорил громко, отчетливо, зная при этом, что Оуэн не слышит, даже если и пытается слушать. И все же Оуэн пять минут назад действительно с полным равнодушием относился к его вине.
— А как присяжные, интересно, — вымолвил Гай.
— Какие присяжные?
— Суть ли присяжные двенадцать живых человеческих существ или же воплощение закона? Это интересный угол зрения. Полагаю, на каждый предмет можно взглянуть под интересным углом зрения. — Он вылил остатки виски в стакан и выпил залпом. — Но не думаю, чтобы это интересовало вас, Оуэн. Что вообще интересует вас?
Оуэн молчал и не двигался.
— Вас ничего не интересует, правда? — Гаю на глаза попались огромные, потрепанные туфли Оуэна, неуклюже поставленные пятками на ковер, носками внутрь. Их сморщенная, бесстыдная, массивная тупость показалась вдруг квинтэссенцией всей человеческой тупости. И старая ненависть к косной тупости тех, кто стоял на пути прогресса, на пути его, Гая, трудов, вспыхнула с новой силой, и, не успев осознать, что он делает и зачем, Гай злобно пнул по туфле, по самой середине. Но Оуэн не пошевелился. Работа, подумал Гай. Да, нужно вернуться к работе. Додумать можно потом, как-нибудь на досуге, а сейчас — работать.
Гай взглянул на часы. Десять минут первого. Спать здесь не хотелось. Интересно, есть ли ночной самолет. Как-нибудь можно же отсюда выбраться. Хотя бы поездом.
Он встряхнул Оуэна.
— Оуэн, Оуэн, проснитесь!
Оуэн что-то пробормотал.
— Думаю, вам лучше выспаться дома.
Оуэн сел прямо и произнес совершенно отчетливо:
— Сомневаюсь.
Гай схватил свой пиджак, валявшийся на кровати. Огляделся, нет ли чего еще, — но он не мог здесь ничего оставить, так как ничего не приносил. Надо бы позвонить в аэропорт, подумал он.
— Где тут клозет? — Оуэн встал. — Мне что-то нехорошо.
Гай никак не мог найти телефон. По ночному столику, однако, тянулся провод. Он заканчивался под кроватью. Телефон валялся на полу, трубка была снята — и Гай тотчас же понял, что это не случайно: обе части были подтянуты к самой ножке кровати, а трубка зловеще развернута к креслу, где только что сидел Оуэн. Гай медленно подтащил телефон к себе.
— Эй, есть тут где-нибудь клозет? — Оуэн распахнул дверцу стенного шкафа.
— Там, внизу, в холле. — Голос Гая дрожал. Он подержал трубку перед собою, потом приложил к уху и услыхал осмысленную тишину подключенной линии.
— Алло, — сказал Гай.
— Здравствуйте, мистер Хейнс. — Голос был глубокий, вежливый, чуть резковатый.
Рука Гая конвульсивно стиснула трубку, словно тщась раздавить ее, но потом он молча признал свое поражение. Словно крепость пала, великолепное здание в его мозгу развалилось на куски, развеялось прахом без единого звука.
— Не было времени установить диктофон. Но я почти все слышал из коридора. Мне можно зайти?
Джерард, должно быть, заслал своих шпионов в нью-йоркский аэропорт, подумал Гай, а сам вылетел следом, чартерным рейсом. Все возможно. И вот результат. А он еще имел глупость снять номер под собственным именем.
— Заходите, — отозвался Гай. Он повесил трубку, глядя на дверь. Сердце билось как никогда, так тяжело и быстро, что Гай подумал: несомненно, близится смерть. Бежать, пронеслось у него в голове. Прыгнуть на него, отшвырнуть, едва откроется дверь. Это твой последний шанс. Но Гай не двинулся с места. Он смутно слышал, как в углу, за его спиною, Оуэна стошнило в раковину. Потом кто-то поскребся в дверь, и Гай пошел открывать, думая: надо же, чтобы в конце концов все случилось именно так, чтобы его застали врасплох, с посторонним, едва ли не первым встречным, который ничего не понял, которого рвет в углу комнаты в раковину, — и мысли несобраны, хуже того: наполовину выболтаны, нескладно и в суматохе. Гай открыл дверь.
— Здравствуйте, — сказал Джерард и зашел, как всегда, не снимая шляпы и размахивая руками.
— Кто это? — спросил Оуэн.
— Друг мистера Хейнса, — промолвил Джерард непринужденно и все с тем же серьезным выражением на круглом лице вдруг подмигнул Гаю.
— Думаю, вам хочется улететь в Нью-Йорк сегодня же ночью?
Гай всматривался в знакомое лицо Джерарда — крупная родинка на щеке, яркие, живые глаза: Джерард подмигнул ему, подмигнул несомненно. А ведь Джерард — тоже закон. И Джерард на его стороне более, чем кто бы то ни было, ибо Джерард знал Бруно. Гай теперь это понял — собственно, он понимал всегда, только не отдавал себе отчета. И понял также, что должен был столкнуться с Джерардом лицом к лицу. Так было задумано с самого начала. Это было неизбежно и предрешено, как вращение Земли, и никакой софистикой нельзя было освободиться от этого.
— Так как? — спросил Джерард.
Гай попробовал заговорить и произнес совсем не то, что намеревался:
— Возьмите меня.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.