Чукотская сага
Шрифт:
Вначале он пытался говорить по-русски, но понять можно было только одно: он полагает, будто говорит по-русски. После первых же нескольких фраз он сам перешел на английский, густо пересыпанный эскимосскими и чукотскими словами. Обязанности переводчика взял на себя Эйнес.
Приезжие питаются согреться, похлопывая руками по груди и плечам, попрыгивая с ноги на ногу. В то же время они внимательно прислушиваются к разговору советского офицера с владельцем байдар. Только один из эскимосов — маленький сухой старик — совсем не обращает внимания на этот разговор. Он стоит неподвижно и смотрит на Атыка. Он смотрит, не отрываясь, до тех пор, пока глаза их не встречаются.
Атыку знакомы
— Какомэй! — повторяет он, не слыша своего голоса. — Неужели это ты, Мылыгрок?
— Да, Атык, это я. Я тебя сразу узнал.
Сколько лет они не видались? Пожалуй, лет тридцать пять, а может, и все сорок. С тех пор, как Атык женился и распрощался со шхуной «Джерри». Нет, немного позже. Но всё равно это было еще до первой мировой войны.
Они познакомились в тяжелый год: среди чукчей и эскимосов свирепствовал голод. Он одинаково губил и жителей Чукотки и жителей Аляски. В тот год охота выдалась неудачная, да ещё вдобавок скупщики умудрились сбить цены на пушнину. Тогда-то и нанялись они матросами на эту самую «Джерри», на китобойную шхуну к американскому промышленнику. Там и встретились.
В те времена весь азиатский северо-восток был забытой, заброшенной окраиной. Не любили Чукотку царские чиновники, считали краем света. Зато приглянулась она всяким дельцам, любителям быстрой наживы, не стесненной никакими законами. Добирались сюда и хабаровские купцы, и скупщики из Иокогамы, и бизнесмены из Нома, из Джуно, даже из Фриско (лишь много лет спустя Атык узнал, что настоящее название этого города — Сан-Франциско). Беспрепятственно хозяйничали они здесь, хищнически истребляли китов и пушного зверя, обманывали эскимосов и чукчей. Одним из таких хищников был и владелец шхуны «Джерри». Он всегда набирал часть команды на Аляске, а часть — на Чукотке, чтобы иметь людей, хорошо знающих оба берега Берингова пролива.
Три навигации плавали вместе Атык и Мылыгрок. Три года вместе терпели обиды, делились друг с другом скудной едой, выручали друг друга из всяческих бед. Потом Атык ушел со шхуны, а вскоре покинул её и Мылыгрок. Но они встречались ещё много раз: Мылыгрок несколько лет жил на Чукотке, в Инчоуне, служил там у русского купца. У этого купца были какие-то дела с мистером Карпендером, который держал в нашем поселке лавку, так что Мылыгрок имел возможность довольно часто навещать старого товарища. Иногда судьба сводила их и в чужих стойбищах. По всему побережью знали их не только как смелых охотников, но и как искусных певцов. Не раз состязались они в пении. «Последний раз, — вспоминается Атыку, — это было на празднике Спуска байдар… Или нет, на празднике Убоя кита. Кажется, это было перед самым отъездом Мылыгрока, он уже собирался тогда домой, на Аляску».
Потом началась война. Ещё через несколько лет великая волна Октябрьской революции докатилась до Чукотки. Крепкая граница пролегла по Берингову проливу, и новая, совсем новая жизнь началась по эту сторону границы. А по ту сторону жизнь всё ещё шла по-старому…
— Я тебя сразу узнал, — повторяет Мылыгрок. — Ты не так постарел за эти годы, как я.
Всё селение уже знает подробности того, что произошло в море. Три эскимосские моторные байдары были застигнуты бурей далеко от берегов. Волны то поднимали их на свои высокие гребни, то роняли в водяные провалы, относя всё дальше и дальше на запад, к берегам Чукотки. Волны трепали их, играли ими, как песец играет тундровой мышью. Одна из байдар не выдержала этой борьбы, дала сильную течь; распоролась её кожаная обшивка. Гибель уже казалась эскимосам неминуемой, но, к счастью, их заметили с вельбота молодежной бригады, возвращавшейся в это время с охоты. С риском для собственной жизни молодежь поспешила на помощь. Эскимосов, терпевших бедствие, они сумели пересадить в вельбот, а облегченную таким образом байдару привели с собой на буксире. Две другие байдары добрались вслед за ними собственным ходом.
Эскимосов поместили в одном из классов школы: до начала учебного года почти две недели, классы ещё свободны. Сперва гости чувствовали себя не очень уверенно, с опаской косились на пограничников, — поверят ли, что они случайно попали в советские воды, что в этом виновата буря? Не заподозрят ли в том, что они охотились в чужих водах? Отпустят ли и, если отпустят, не отберут ли охотничью добычу? Не потребуют ли слишком большого выкупа или оплаты за помощь, оказанную вельботом? Особенно тревожили все эти вопросы владельца байдар Тэпкэлина — толстого эскимоса в разбитых роговых очках.
Вскоре, однако, пришел старший из пограничников, сказал, что связался по радио со своим начальством и получил такие указания: предоставить эскимосам ночлег, оказать им содействие в починке байдары, обеспечить питанием, а когда море успокоится, проводить до границы территориальных вод.
Тэпкэлин кряхтел, охал. Видно, хотел что-то сказать, но не решался. Наконец он спросил: «А сколько вы возьмете с нас за всё это?»
И не только Эйнес, переводивший этот разговор, но и старый Атык и все остальные колхозники рассмеялись. «Ничего, — ответил, сдерживая улыбку, начальник заставы, — конечно, ничего. Впрочем, за население отвечать не уполномочен. Я вижу, вам тут всякого угощения принесли. Так насчет этого вы уж сами договаривайтесь».
А председатель колхоза Вамче добавил: «Конечно, ничего не возьмем. Разве у вас, когда угощают гостя, деньги с него берут?»
Теперь смеялись и эскимосы — то ли убедились, что им ничего не угрожает здесь, то ли потому, что у Тэпкэлина был уж очень растерянный и озадаченный вид. Рот, в котором торчали два почерневших зуба, был приоткрыт; переломившийся надвое и задранный кверху козырек напоминал толстые короткие рога; поцарапанное левое веко распухло так, что совсем закрыло глаз, а правым близоруко прищуренным глазом он недоверчиво смотрел сквозь пустую оправу, пока не сообразил, что лучше всего засмеяться и самому. Тогда уже полушутливым тоном он спросил, показывая на свое левое веко: «А что — может, у вас и лечат бесплатно?»
Вамче ответил утвердительно. Один из эскимосов спросил: «Совсем без денег?» Только тогда все обратили на него внимание. Это был молодой парень; он сидел, пряча за пазухой левую руку, и раскачивался от боли. Но лишь после того, как несколько голосов сразу подтвердили, что никаких денег за лечение не требуется, он сказал, что тоже хотел бы пойти к доктору.
Оказалось, что, заметив вдалеке наш вельбот и не зная, видят ли их с вельбота, эскимосы стали стрелять в воздух, чтобы обратить на себя внимание. Сигналы бедствия были приняты, но одним из выстрелов этому парню сильно обожгло руку.
Тэпкэлина и молодого эскимоса с обожженной рукой отвели в медпункт.
Кабицкий растопил в классе печку: на дворе, правда, ещё только август, но ночь холодная, ветреная. К тому же гости смогут обсушиться у огня.
— Может быть, Атык споет нам? — спрашивает Эйнес.
Почему же не спеть, когда просят? Атык любит петь; плох тот певец, который не любит петь. Особенно если друзья рады послушать. А сегодня есть для этого ещё такой повод, как встреча со старым товарищем. Ведь они с Мылыгроком не раз, бывало, состязались в пении. Атык говорит: