Чувство издалека

Ланев Дмитрий

– Джон! – она положила свою ладонь на мой кулак рядом с чашкой, к которой я так и не притронулся, – вы не любите кофе! Я ошиблась, Джон…»

Мне почудилисть слезы в ее последних словах и я было открыл рот, но не успел ничего сказать.

– Пойдемте отсюда, Джон! Пойдемте!

Ей, должно быть, нравилось произносить мое имя. У нее это получалось чуть-чуть нараспев, не по американски. Вероятно, портье мог быть слоохотливым, когда хотел. От предмета своего тупого вожделения имена постояльцев он не скрывал.

Мы встали и направились к выходу, но остановились перед стойкой. Бармен поднял голову и с готовностью услужить чуть-чуть развернулся к полкам позади него.

– Пачку Camal и зажигалку – сказала Элиза.

Бармен повернулся к нам спиной,

достал с верхней полки сигареты и задержал ладонь около коробки с одноразовыми зажигалками

– Какого цвета?

Его вопрос прозвучал глухо, как всегда бывает, если человек говорит, отвернувшись или не поднимая глаз. Эта женщина производила удивительное впечатление на всех, с кем заговаривала.

Невинный вопрос, на который обычный человек отвечает мгновенно, заставил Елену задуматься. Когда она думала, это становилось заметным по возникающей вокруг напряженности. Как будто она подсасывала энергию от присутствующих. Шум, доносящийся с улицы, на мгновение становился тише, как будто очередная партия ревущих автомобилей еще не сорвалась с ближайшего светофора. Она быстро глянула в мою сторону и ответила:

– Красную.

Я не отрываясь смотрел на ее ладонь, кончиками выпрямленных пальцев касающуюся поверхности стойки из пестрого пластика под «перепелиное яйцо». Ладонь была белая, почти мраморная и лишь еле заметные тонкие голубые жилки говорили о том, что под тонкой кожей течет кровь. Длинные пальцы – не сухие, как у музыкантов, а чуть пухлые, как у детей, были украшены парой тонких золотых колечек с маленькими бриллиантами. Ухоженные ногти покрывал прозрачный лак, из-за чего они слабо поблескивали.

Бармен поставил пачку сигарет и зажигалку на стойку и после этого обрел в себе смелость поднять голову и встретиться глазами с покупательницей. Но он опоздал. Элиза быстро отвернулась и пошла к выходу, забрав только сигареты. Я пожал плечами и пробормотав что-то взял зажигалку.

Торопясь вслед за Элизой на другую сторону улицы я имел возможность разглядеть ее подробней. Смотреть ей в спину было безопаснее – голова не кружилась и можно было спокойно любоваться великолепными пропорциями тела без страха потерять голову. Одетая в слегка приталенный серый плащ и туфли на высоком каблуке «рюмочкой» она была похожа на одну из тех деловых женщин, каких много на Манхеттене днем, когда в офисах обеденный перерыв. К счастью, ничего от современных топ-моделей в ней не было – ни тощих бедер, ни выгнутой в обратную сторону, как дуга лука, тонкой спины. Настоящая земная женщина, созданная для радости здорового мужчины, а не гипсовая фигурка для витрины модного магазина. Ничего лишнего, но и добавить нечего. Она перешла улицу и, ступив на тротуар, обернулась с улыбкой. В ней было что-то от древних ирландских богинь, чьи широкие бедра, казалось, были тем лоном, в котором зародилось если не все сущее на земле, то уж пара-другая волшебных исполинов точно. Влечение, которое всколыхнулось во мне в этот миг, совершенно не походило на зуд в некотором месте, под влиянием которого современный человек обычно покупает порнографический фильм или заводит случайное знакомство в баре. Какое-то глубинное чутье подсказало мне, что наша встреча случайной не была. Разве случайно встречаются облезлый, переживший зиму, но тем не менее разогнавший всех соперников медведь и молодая медведица, которая еще пахнет еловыми ветвями, на которых была зачата сама, готовая к первому совокуплению, продолжающему род хозяев тайги? И разве случайно маленький паучок-самец находит дорожку к огромной своей Черной Вдове, а потом еще некоторое время пробирается по ее шелковистой спинке, чтобы зародить в ее материнской глубине какое-то свое подобие? Нет, это все бывает не случайно. Вот только в моем случае нельзя было догадаться, как могли развиваться события. Или медведь махнет лапой, прогоняя медведицу, обрывая мимолетную весеннюю связь, или оплодотворенная Черная Вдова протянет лапку и отправит уставшего самца в свою хищную пасть.

Элиза остановилась около моего «Ягуара» и оперлась на его капот рукой. Она умела принимать позы, свойственные античным статуям, в которых не чувствуется ни напряжения, ни беспокойства. Под светлым плащем на ней было надето короткое желтое платье, усыпанное блестками. Я не знаю, насколько это было модно, но поднимающееся солнце – невидимое за окружающими громадинами домов – все же умудрилось как-то запустить один свой луч по окнам и попасть, отразившись, на эту желтую сверкающую ткань. Я зажмурил глаза и остановился в шаге от нее.

– Простите, я давно знаю, о чем вы хотите меня спросить, но мучаю вас…

– О чем же? – я не переставал жмуриться и вслушивался в голос, который, казалось, доносился сразу со всех сторон.

– Вы хотели узнать, как меня зовут…

Я кивнул головой.

Так мы познакомились. Я раскрыл глаза и пожал протянутую узкую и холодную ладонь. Протягивая руку, Элиза сложила пальцы лодочкой. Может, она расcчитывала на поцелуй?

Она села в машину, откинулась назад и, поглаживая кончиками пальцев украшенную лакированным деревом крышку бардачка, невзначай открыла ее. В бардачок я заранее положил плоскую бутылочку темного Мартеля. У меня не очень хороший вкус и пить я могу все что угодно, но этот коньяк был мне привычен, я с ним даже как бы сросся: бордовая этикетка от такой вот бутылки была приклеена к внутренней поверхности мой каски во Вьетнаме. Этикетку мне прислали друзья, написав, что она отклеена с той самой бутылки, которую они выпили за мою удачу. С тех пор мы всегда вместе: я и французский коньяк.

– Вы одиноки, Джон? – вдруг спросила Элиза совсем невпопад моим веселеньким мыслям.

– Нет! – резво ответил я. (Через год я понял, насколько врал самому себе.)

Вдоль улицы подул ветер и о лобовое стекло зашелестел песочек. Элиза насмешливо глянула в мою сторону:

– Пыль в глаза? – то ли спросила, то ли заключила она. Но я уже понял, что все ее слова нужно было относить на мой счет. Явления природы ее не беспокоили. Во всяком случае ветер беспрепятственно забавлялся полями ее шляпы, а она даже не поднимала руки, чтобы придержать их.

В мои сорок с небольшим лет пускать пыль в глаза уже перестало быть хобби, которому посвящаешь досуг или специально выкраиваешь время. Для меня это стало привычкой, к тому же, помогающей в работе. Я пожал плечами и положил левую руку на руль.

– Едем?

Она не ответила, но наконец-то сняла свою шляпу и положила ее на колени. Когда она опускала голову вниз, длинные волосы полностью скрывали щеки, и пришлось бы вытянуть шею, чтобы заглянуть в лицо за этой натуральной чадрой.

– В Бостон – сказала она, доставая из сумочки перламутровую заколку. После этого она как бы забыла обо мне и занялась своими волосами, пряча их под шляпой. Мне ничего не оставалось делать, как отвернуться и включить зажигание.

Никогда я еще не был таким послушным. Я поехал в Бостон, прогнав вспомнившиеся на долю секунды деловые встречи этого дня. Но разве это было послушание? Можно ли сказать о бревне, увлекаемым течением, что оно «послушно» реке. У него уже нет выбора и, безусловно, нет сознания, чтобы соображать о конечной цели плаванья. Только более мощная воля, сторонняя могучая сила может вырвать его из воды и тогда хрустальные капли, падающие обратно в реку, станут слезами, пролитыми над оборванной чудесной связью.

Я не был послушен. Я делал то, что хотел и чувствовал, что постепенно приближаюсь к какой-то своей еще не понятой мечте. Следующим шагом на этом пути было положить руку на бедро Елены. Это было легко – чуть ошибиться при переключении передач. Я так и поступил – перенес ладонь немного дальше и прикоснулся к ней. Меня постигло разочарование – плотные колготки не пропускали тепла тела. Елена немного отодвинулась на сиденье и я отдернул руку, пробормотав нелепые извинения.

Довольно долго – до самого выезда из города и даже после, мы ехали молча. Однако молчание не было в тягость мне, тем более, что изредка мы обменивались улыбками, для которых, впрочем, не было никаких поводов.