Чувство реальности. Том 2
Шрифт:
Продолжая ворчать, она полезла в свою сумку и вытащила маленький карманный фонарик. Вспыхнул тонкий яркий луч и тут же погас.
— Зачем тебе фонарик? — удивился Саня.
— Я ночами работаю, — огрызнулась девка. — Ну давай, че резину тянешь, показывай свои фотки, холодно, блин. Нет, погоди, дай сначала сигаретку.
Саня угостил ее, закурил сам, вытащил из кармана конверт.
– На-ка, свети мне, — девушка протянула ему фонарик и взяла снимки.
Через мгновение послышался какой-то странный тонкий звук, и Сане сначала показалась,
— Катька, сволочь, что ж ты такое сделала, а? — спросила она, обращаясь к стопке снимков, которые тряслись в ее руке. — Что ж ты такое натворила, гадина, паскуда, Катюха моя, Катенька, у-уу… — невнятное бормотание опять вылилось в тихий жалобный вой.
Саня быстро посветил фонариком в ее сумку, надеясь найти там паспорт, но ничего, кроме пудреницы, смятой пачки сигарет “Магна” и упаковки презервативов, не обнаружил, выключил фонарик, попытался поднять девку, она была тяжелая и вялая. Она тихо, безнадежно выла и как будто перестала что-либо видеть и слышать.
— Ну-ну, успокойся, скажи, как тебя зовут? — Арсеньев опустился с ней рядом, забрал фотографии, заглянул в лицо, но она никак не отреагировала, продолжала выть и покачиваться из стороны в сторону.
— Помощь нужна? — услышал он рядом тихий голос и вздрогнул. Над ними стояла Маша.
— Я проснулась, вас нет. Не волнуйтесь, машину я закрыла, вот ключи. Кто она? Что с ней случилось?
— Она возможный свидетель, — прошептал в ответ Саня. — Я только что показал ей снимки убитой девушки, и она узнала свою подругу.
— Сестра она мне, слышь, мусор, Катька сестренка моя родная, единственная, младшенькая, уу-у, не могу я, не могу жить, не хочу-у! — подала голос несчастная девка. — Чего вам от меня надо, мусорки, ну чего, не видите, горе у меня?
Один был родной человек на всем свете, Катька, стервоза такая!
Судя по внятности речи, по бегающим в полумраке глазам, она уже пришла в себя после первого шока.
— Ты помнишь, как он выглядел, этот культурный мужчинка в “Фольксвагене”? — спросил Арсеньев.
— Лысый в кепке, — девка судорожно всхлипнула.
— Хотя бы молодой, старый? Давай, быстренько, рассказывай все, что помнишь.
— Ничего я не помню, что ты привязался, блин? Темно было, я выпила, — голос ее окреп, она даже сделала попытку подняться на ноги, но Арсеньев схватил ее за плечо.
— А фамилию свою помнишь?
— Зачем тебе? — окрысилась девка. — Будешь привлекать как свидетельницу? Тогда вообще ни хрена не скажу, понял? Мне терять нечего.
— Ну терять, положим, всегда есть чего, — грозно заметил Арсеньев. — Что мне с тобой делать? Придется вызывать группу, везти тебя к нам, авось вспомнишь, хотя бы свою фамилию.
— А будешь наезжать, у меня припадок случится. Я, чтоб ты знал, припадочная, блин, эпилептическая я, понял? — предупредила
Арсеньев растерялся и вопросительно взглянул на Машу.
Она опустилась на корточки рядом с девкой и тихо, ласково сказала:
— Еще должна течь пена изо рта, и обязательно непроизвольное мочеиспускание.
— Это че, обоссаться, что ли? — уточнила девка, затихнув на миг, и тут же опять затряслась.
— Вообще да, — кивнула Маша, — я понимаю, что противно, но без этого нельзя. Смотри, ты не очень старайся, припадок все равно ненатуральный, а вот язык можешь прикусить запросто. Как тебя зовут?
— Ира, — представилась проститутка и прекратила свой спектакль так же внезапно, как начала.
— Замечательно. А я Маша, Скажи пожалуйста, Ира, откуда ты знаешь, что он лысый, если он был в кепке?
— По опыту. Ночью в машине только лысые в кепках ездют. Чтоб голова не мерзла, — всхлипнула проститутка и окончательно успокоилась.
— Логично, — кивнула Маша, — но под кепкой волос не видно, они могли быть у него любые: короткие, длинные, темные, светлые.
— Ага, — кивнула Ира, — волос не было видно. Могли быть любые. Но в кепках обычно лысые.
— Ты не помнишь, он торговался?
— Не-а, — проститутка уверенно помотала головой, — я ж грю, культурный мужчинка.
— Как тебе показалось, ему было все равно, кого из вас взять, или он выбирал?
— Он сразу сказал, что ему надо беленькую и потоньше. Катька на самом деле русая, как я, но красится в блондинку. И худей меня. У меня сорок шестой, а у нее сорок второй, блин. А ваще, это, все, мусорки, мне выпить охота, очень срочно и пожрать чего-нибудь. Хотите узнать про лысого, купите мне шашлыка и водки, посидим, поговорим как люди. Катьку надо помянуть? Надо!
— Слушай, дорогая, а шнурки тебе не погладить? — разозлился Саня. — Этот лысый, между прочим, сестру твою зверски убил, родную, единственную, а ты торгуешься, как на базаре: шашлыку ей, водочки. Совесть есть у тебя?
— При чем здесь совесть? Я жрать хочу. Из-за вас ничего не заработала. И ваще, блин, ты, мусор, лучше молчи. Не умеешь ты с людьми разговаривать.
— Правда, не умею. Был бы на моем месте другой, он бы с тобой, сама знаешь, как поговорил. А я цацкаюсь, — разозлился Саня.
— Да на, бей, хоть совсем замочи, ну? — рявкнула проститутка и надменно отвернулась. — Ничего больше не скажу, понял?
— Почему бы нам правда не угостить девушку? — тихо предложила Маша. — Здесь темно, холодно. Давайте доедем до какого-нибудь ближайшего ларька, купим шашлыку, посидим в машине и поговорим.
Саня поразился, как легко и быстро вписалась американка в странную для нее ситуацию, сумела найти общий язык с шальной подмосковной девкой, не выразила ни ужаса, ни удивления, вела себя настолько естественно, словно это для нее было обычным делом — допрашивать российскую шалаву ночью на трассе.