Чувство реальности. Том 2
Шрифт:
Ветер поднялся такой сильный, что старая яблоня тихо поскрипывала, а прошлогодние истлевшие листья под скамейкой у забора шевелились, словно под ними кто-то прятался.
— Вот здесь мы обычно сидим, — прокашлявшись в кулак, сообщила Раиса Федоровна.
— Значит, старую куклу, книжку, открытку Галина Дмитриевна нашла именно здесь? — уточнил Арсеньев, заглядывая в широкую щель между секциями забора.
— Я очень внимательно слежу за Галиной Дмитриевной на прогулках, — заявила Франкенштейн и покосилась на Машу, — все-таки вы удивительно
— Двадцать пять, — Маша вежливо ей улыбнулась.
— Ну да, Григорьевой должно быть сейчас больше, лет двадцать восемь, еще раз прошу прощения. Я не помню, как звали эту девочку, помню только фамилию. В ноябре восемьдесят шестого она выпрыгнула из окна третьего этажа, ночью, в одной рубашке, к счастью, все обошлось, я оказалась рядом и спасла ее…
— Раиса Федоровна, вы рассказываете это уже в третий раз, — укоризненно покачал головой доктор и посмотрел на часы, — есть еще ко мне вопросы?
— Нет, все. Спасибо. Нам пора, — сказал Арсеньев.
— Не смею задерживать. Да, какие-нибудь версии насчет телефона возникли? — спросил доктор.
— Кое-что прояснилось, — кивнула Маша.
— Думаю, вам стоит сменить замок на этой калитке и заделать дыру в заборе, — посоветовал Арсеньев, — и еще, не надо никого пускать к Галине Дмитриевне, кроме мужа.
— Так никто, кроме Евгения Николаевича, не приходит.
— Ну как же! — подала голос Франкенштейн, — а эта, подруга ее, полная такая, приятная, Светлана Анатольевна.
— Ах да, конечно, — поморщился доктор, — я о ней слышал, но никогда ее здесь не видел. Эта та, которая постоянно покупает и проносит ей зеленые тетрадки?
— Именно, — закивала Франкенштейн, — она очень хорошая, внимательная женщина.
— Какие тетрадки? — хором спросили Маша и Арсеньев.
— Это один из элементов бреда, — объяснил доктор, — Галина Дмитриевна постоянно просит найти у нее дома, в ее комнате, какую-то общую тетрадь в клеточку, в зеленой обложке, исписанную лиловыми чернилами.
— Может, это ее дневник? — осторожно предположила Маша.
— Я уже спрашивал Евгения Николаевича, никакого дневника его жена никогда не вела.
— Да, а Светлана Анатольевна купила несколько разных тетрадок, зеленых, в клеточку, — закивала Франкенштейн, — но ничего не помогает. Галина Дмитриевна просит свою тетрадь, к другим не прикасается, говорит, они чужие, пустые.
— Погодите, я не понял, эту подругу, Светлану Анатольевну, пускать, или нет? — спросил доктор и опять нетерпеливо взглянул на часы.
— Ни в коем случае, — сказала Маша.
— Вы думаете… — Франкенштейн охнула и покачала головой. — Этого не может быть, она так заботится о Галине Дмитриевне, они дружат с юности, Галина Дмитриевна к ней очень привязана, всегда ее ждет, нельзя же совсем лишать ее общения с близкими, ее муж слишком занят, чтобы навещать ее часто.
— Пожалуйста, никого, кроме мужа, — сказал Арсеньев, — и гуляйте теперь
Перед тем как покинуть больничный парк, Маша все-таки решилась подойти к старой яблоне, притронулась ладонью к шершавому стволу, взглянула вверх. За открытым окном палаты, на третьем этаже, сквозь решетку маячил зыбкий силуэт.
— Нет статьи, — пробормотал Арсеньев, когда они сели в машину, — нет никакой статьи. Конечно, графологическая экспертиза подтвердит, что дарственная надпись на книжке сделана Лисовой. Но это ничего не даст. В принципе можно попробовать сто двенадцатую “умышленное причинение вреда здоровью”… — он закурил и взглянул на Машу. — Почему вы молчите?
— Думаю.
— О чем?
— О зеленой тетради в клеточку. Там, наверное, были подробные воспоминания об утонувшей девочке Любе. Описывались ее любимые вещи: томик Есенина, кукла, открытка. Конечно, невозможно было достать именно эти предметы, но серый сборник Есенина пятьдесят девятого года издания наверняка выходил огромным тиражом, точно такой был даже у нас, в университетской библиотеке. Она могла купить в букинистическом магазине. Куклу и открытку, конечно, достать сложнее.
— Старые открытки тоже продаются в букинистических магазинах, — задумчиво кивнул Арсеньев, — а кукол образца шестидесятых я видел у старушек на окраинных барахолках. Да в общем, и наборы открыток, и старые книги можно купить на барахолках. Выбор огромный. Ладно, поехали к Рязанцеву, спросим, что за зеленая тетрадь и куда она подевалась.
— Это надо у Лисовой спрашивать. Но она не скажет. Скорее всего, она уничтожила дневник Галины Дмитриевны, предварительно выучив его наизусть.
Ступив на крыльцо веранды, они услышали низкий вкрадчивый голос:
— Женя, ну еще ложечку, за мальчиков, сначала за Димочку, чтобы прошла его аллергия…
Рязанцев сидел в кресле, всклокоченный, сонный, с опухшими красными глазами. Перед ним стояла Лисова, с фарфоровой миской и ложкой.
— Ты же знаешь, я не люблю сметану, отстань, — он отворачивался, брезгливо морщась.
— Доброе утро, — сказал Арсеньев, — Светлана Анатольевна, объясните, пожалуйста, куда делась зеленая общая тетрадь в клеточку?
— Какая тетрадь? — сердито рявкнула Лисова. — Вы не видите, Евгений Николаевич завтракает?
— Приятного аппетита, — сказала Маша, — Евгений Николаевич, вы должны знать, что ваша жена не пыталась покончить с собой. Таблетки, которые она пила, были действительно экстрактом валерьянки. А на чердаке просто перегорела лампочка, и Галина Дмитриевна встала на табуретку, чтобы вкрутить новую. Вешаться она не собиралась.
— Погодите, погодите, что за бред! — помотал головой Рязанцев, отстраняя ложку со сметаной.
— В прямой эфир вам звонила Светлана Анатольевна, — сказал Арсеньев, — она же подкинула мобильный телефон в больницу Галине Дмитриевне.