Чужаки

Павлов Никита

На следующий день колчаковцы попытались сломить оборону окруженного полка с правого фланга и с тыла. Но окрыленные успехом, на левом фланге, красноармейцы не уступили врагу ни шага.

…На командном пункте полка собрались командиры батальонов. Начальник штаба докладывает план прорыва окружения и соединения с отступающими частями Красной Армии. Но не успел еще Ревес закончить доклад, как к Карпову прибежал командир роты Пустовалов. Он доложил, что к ним перебежал белый солдат, который просит, чтобы его немедленно отвели к старшему начальнику.

Перебежчиком оказался бывший сосед Михаила, Калина Прохоров.

Мобилизованный в колчаковскую армию, он давно искал случая перейти на сторону красных.

Ему удалось связаться с группой, работающей в белогвардейских войсках в пользу Красной Армии, и вот ему дано поручение пойти в штаб окруженных советских войск и передать очень важные сведения.

Перебежчику не потребовалось особых доказательств искренности его намерений.

— Калина — наш человек, не обманет, — заявил Михаил, хлопая его по плечу. — Давай рассказывай, что ты нам хорошего принес., Обрадованный Калина облегченно вздохнул, вытер грязным рукавом шинели слезящиеся глаза и, усевшись на подставленный ему Михаилом обрубок дерева, рассказал:

— Мне велели передать, чтобы вы вправо не ходили, красные там отступили далеко и колчаковцев в этой стороне много. А влево до своих каких-нибудь тридцать верст. Бои там идут сильные, красные не уступают. Так что, если утром выйдете, то вечером будете там. Потом еще велели сказать, что в Двиновке, это вот здесь, за рекой верст десять, обоз стоит. Ежели вам оружие или провиант какой нужен, можете взять запросто. Охрана там пустяшная, пужанете немного, она тово… смотается.

— Так, так. Хорошо, товарищ Прохоров. Большое тебе спасибо за сообщение, — поблагодарил Алексей Калину, — а если мы все же пойдем направо, тогда что?

Калина с недоумением посмотрел на Алексея. Он не догадался, что командир решил проверить его и с этой целью стал задавать вопросы.

— Ну и дураки будете, — искренне заявил Калина, — вам помогают, а вы по глупости себе хуже сделать хотите.

— А может быть и не хуже, — возразил Алексей.

Калина вскочил на ноги, загорячился.

— Ты пойми, голова, у нас в штабе свой человек есть.

Он говорит, чтобы вы вот в эту сторону постреляли, покричали и назад. Для близира, значит, чтобы им рассудок вроде застить. Они вас там и начнут ловить. А вы тем временем вот сюда, кругом и к своим.

— А не обманываешь? — опросил Алексей напрямик.

Калина от неожиданности даже присел.

— Ена, куда ты, оказывается, воротишь? Не веришь?

Своим не веришь? Да ты что, белены, что ли, объелся? Я, можно сказать на смерть шел, помочь чтобы… А тут, накося, не верит… Предатель вроде… Да как же это, братцы, — обводя взглядом присутствующих, недоумевал Калина.

Алексей улыбнулся.

— Ладно, товарищ Прохоров, не горячись. Я только попытать хотел, удостовериться…

— Фу, черт, — устало садясь на обрубок, выдохнул Калина, — аж в пот вогнал.

Вместе с Калиной облегченно вздохнул и Михаил. Его больше всего интересовал обоз, вывоз раненых.

— Эх, Ленька, Ленька! Четыре дыры сразу, — вздыхал Михаил. — Хорошо хотя в памяти теперь, черт полосатый. Ну да ладно, не горюй. Перевезем к своим, тогда кого-кого, а интернационального бойца за мировую коммунию вылечим. Пока мировая контра жива, тебе, Ленечка, умирать никак нельзя.

Глава тридцать седьмая

После подавления кулацкого восстания Ершов, принимавший участие в его подавлении, ехал в штаб южной группы фронта. Ночью у него болела спина, ломило руки, ноги.

Каторга не прошла для него даром. Когда он проснулся, поезд стоял на небольшом разъезде, очертания которого лишь угадывались за густой сеткой дождя. Захар Михайлович еще не поднялся с постели, когда в дверь громко постучали и простуженный голос объявил, что состав скоро прибудет на конечную станцию.

Но пассажиры не торопились собираться. Все знали, что это «скоро» может произойти через час, через пять часов, а то и больше.

Итак, поезд продолжал стоять и у Захара Михайловича было достаточно времени, чтобы подумать над своим положением. Дело было в том, что дождь застал Ершова в шубе и валенках. А все потому, что не послушал уговоров Наталии Дмитриевны, звонившей ему из политуправления. Она дважды просила заехать домой помыться и переодеться. Но для этого нужно было потерять два или три дня, и Ершов, решил ехать прямо в Самару.

И вот, выспавшись после многих бессонных ночей, он угрюмо смотрел то на расплывшиеся за окном лужи мутной воды, то на стоящие на полу армейские валенки.

Правда, можно было попытаться позвонить и попросить, чтобы прислали сапоги из города, да разве отсюда дозвонишься, когда связь работает с грехом пополам. «Придется подождать, когда приедем, тогда и позвоню», — решил Захар Михайлович, одевая валенки и полушубок.

В коридор, куда Ершов вышел покурить, к нему подошел проводник. Ткнув пальцем в окно, он сочувственно сказал:

— Поплывете в валенках. Ишь, как развезло. Для простуды самое подходящее время. Потом за все лето не отваляетесь.

— Что же делать, если так вышло, — виновато улыбнувшись, ответил Захар Михайлович. — В городе, может быть, разживусь сапогами.

Проводник покачал головой.

— В ту поездку нас сильная оттепель застала, а Михаил Васильевич Фрунзе вот так же, как и вы, в валенках оказался. В штаб звонил, да телефон что-то испортился.

Пока суть да дело, ждал он ждал на станции, а потом взял у меня ботинки, в них и уехал. Прислал через час с запиской: «Спасибо за выручку, тезка». Меня ведь тоже Михаилом зовут, Самсоновичем. А я говорю, как не выручить, если свой человек в неожиданной беде оказался.

В свою очередь, Ершов, отрекомендовавшись, сказал:

— Правильно, Михаил Самсонович. Без взаимной выручки не проживешь. Особенно сейчас. Время-то какое горячее… Как ни день, то что-то новое. Вот и погода: вчера еще была зима, а сегодня дождь льет…

— Точно, точно, Захар Михайлович, — согласился проводник, — время тово, будь оно неладно, изменчивое. Проживешь, к примеру, день, посмотришь на перемены, — куда там раньше и за двадцать лет такого не происходило. Много-много изменений сейчас происходит, а особенно, если взять в части равенства. Я к тому это говорю, Захар Михайлович, что прежде даже шкет какой-нибудь, замызганный офицеришка, и тот с нашим братом разговаривать не хотел. Серость, дескать, невежество. А теперь сам командующий, Михаил Васильевич, не побрезговал мои простые солдатские ботинки надеть. А может быть, и вы, Захар Михайлович, согласитесь воспользоваться по части ботинок.