Чужая бабушка
Шрифт:
Она снова кивнула мне головой.
«Так что, когда захочешь шоколадку – беги лучше ко мне. Денег не очень много, но на „Сникерс“ найдем. Поняла?»
Она говорит: «Поняла. А мама?»
Я говорю: «О, ну тут вообще запутанная история. Давай об этом поговорим в другой раз»
Она помолчала и потом говорит: «Папу любят два человека?»
Я говорю: «Да».
«Татьяну любят два человека?»
Я говорю: «Да».
«Тебя любит один человек».
Я говорю: «Ну, в общем, правильно все посчитала».
И
После этого на работе тоже стали происходить какие-то странные вещи. Николай Григорьевич неожиданно изменился. Притих, потускнел, меньше стал нами командовать. Я даже подумала, что он заболел. Язва там или, не дай бог, еще чего-нибудь, может, похуже. В общем, с лица спал. Я уже видела такое у мужиков. Они все от этого сильно страдают. Мучаются, ночей не спят. Им, дуракам, кажется, что раз у них это не получается, то они больше ни на что не годятся. Как будто мы только про это и думаем. Да если б так было, то самым счастливым на свете считался бы наш дворовый кобель по кличке Дружок. У него это получается и днем и ночью. Но я что-то особого счастья у него в глазах не заметила. Жрать без конца хочет, вот и все.
А в нашем мужском коллективе они все в конце концов приходят ко мне. С женами им на эту тему разговаривать трудно. Тем более что я старая.
По их мнению.
Николай Григорьевич в итоге тоже пришел.
«Ивановна, – говорит, – я с тобой на одну тему поговорить серьезно хочу».
Я говорю: «Знаю я ваши темы. Говорите, чего уж там. Что с вами еще приключилось?»
Он говорит: «Понимаешь, я с тобой решил посоветоваться, потому что ты опытная. У тебя у самой две дочери взрослые уже. Обе замужем».
Я говорю: «Да вы не стесняйтесь, Николай Григорьевич. Говорите скорей, без предисловий. Мне еще надо до конца смены кое-что успеть».
Он говорит: «Да ладно, куда ты торопишься? Я другой смене скажу, чтобы они за тебя доделали. Разговор-то у меня правда серьезный».
Я думаю: «Куда уж серьезней. Для вас, козлов, только это имеет значение».
Он помолчал немного, потом откашлялся и говорит: «Ты ведь, наверное, понимаешь – что такое жизнь в браке?»
Я говорю: «Понимаю. Как же не понимать?»
Он говорит: «Вот видишь. Я поэтому к тебе и пришел. У тебя у самой сколько внуков?»
Тут я его не поняла и говорю: «Внуков? А внуки-то здесь при чем?»
Он говорит: «При том, Ивановна. Ты мне скажи – сколько у тебя внуков?»
Я говорю: «Два вроде бы... Ну, и там еще... Одна девочка».
Он говорит: «Вот я насчет этого как раз и хотел с тобой посоветоваться».
Я тут совсем запуталась и говорю: «Насчет чего? Насчет простатита?»
Он на меня уставился как идиот и говорит: «Какого простатита?»
Я говорю: «А вы насчет чего хотели посоветоваться-то? Разве не насчет простатита?»
Он говорит: «Нет. А что это такое?»
Я тогда как давай там смеяться, а он на меня смотрит своими глупыми глазами и ничего не понимает.
Потом говорит: «Странная ты, Ивановна. Я же с тобой серьезно поговорить хотел».
Я успокоилась и говорю: «Простите, Николай Григорьевич. У меня нечаянно получилось. Так о чем вы хотели со мной посоветоваться?»
Он нахмурился еще немного, но потом все равно рассказал.
«Понимаешь, – говорит, – я тут жениться решил. Но у невесты моей вроде как уже есть ребенок. От другого мужика. Понимаешь?»
Я говорю: «Понимаю»
Он говорит: «Вот. Ну, и я подумал, что, может, ты что-нибудь посоветуешь»
Я говорю: «Насчет чего?»
Он говорит: «Насчет – мне жениться или не жениться».
Я говорю: «А я-то при чем?»
Он смотрит на меня и говорит: «Ну, ты же сама сказала, что у тебя еще одна внучка есть... Ну, как бы от другого брака. Чужая. Ты же ее к себе в дом взяла. В управлении все об этом знают давно».
Я говорю: «Вот вы мужики. Хуже вас сплетников нету».
Он моргает своими глазами и на меня смотрит.
«Ну, так как? – говорит. – Ты что посоветуешь?»
Я вздохнула и говорю: «Нет тут советчиков. Хочешь – женись. Не хочешь – не женись».
И тогда он говорит: «У нее отец – депутат Госдумы. Ты представляешь – какие перспективы там открываются?»
Я говорю: «Я представляю. Трудно вам будет выбрать. И хочется, и колется».
Он в сторону посмотрел, а потом так задумчиво отвечает: «И не говори, Ивановна. Чужой ведь мальчишка. Совсем чужой».
А моя девочка на следующий день пришла на кухню, и я ей все рассказала про Николая Григорьевича. Исключая, разумеется, простатит. А кому мне еще рассказывать? Татьяна теперь своего автомобилиста одного слушала. А до Москвы письмо целую неделю идет. Так что мне разговаривать больше было не с кем. К тому же девочка в самом деле оказалась понятливая. Слушала меня, вертела свою куклу, молчала-молчала, а потом говорит: «Пусть он женится».
Я говорю: «Почему?»
И она отвечает: «Ты же сказала – дедушка все равно богатый. Он будет мальчику подарки хорошие покупать».
Я говорю: «Так он ему и сейчас их покупает».
А она говорит: «Но папы-то у него сейчас нет».
И как-то так повелось у нас с ней, что мы все больше стали разговаривать на взрослые темы. Я возилась у себя на кухне, а она приходила с куклой, усаживалась на табурет и слушала истории про мою жизнь – про дочерей, про Валерку, про то, куда он пропал, и про то, что с тобой случается, когда ты больше никому не нужен. Она слушала очень серьезно, а я, сама не знаю зачем, всегда говорила ей чистую правду. Стряпала ее любимые блинчики и говорила ей правду. Кому-то, наверное, надо было это все рассказать. Тем более что, кроме нее, так и так никто бы не стал слушать.