Чужая дуэль
Шрифт:
Не имея возможности отрицательно покачать головой, я сомкнул веки и промолчал.
— Дело ваше, — не стал настаивать Подосинский. — Для меня они уже не страшны. Так, на всякий случай спросил. Может, образумитесь и проявите добрую волю, — он вытащил из брючного кармана луковицу часов, щелкнул крышкой. — Сейчас без четверти восемь вечера. Срок вам до восьми утра. Если что, не обессудьте. О последствиях я предупредил…
За время моего отсутствия в камере появился шаткий столик, до крайности сузив и без того невеликое жизненное пространство. На нем чадила свеча в потемневшем от времени, заляпанном воском подсвечнике.
Под аккомпанемент щелчков запираемого конвоиром замка, я протиснулся к нарам и обессилено упал на сбившееся в бесформенный ком пальто. Прислонился спиной к мокрой стене, не обращая внимания на то, что обильно покрывающая ее вода моментально впиталась в одежду. С трудом растянул отсыревшую, каменной твердости папиросу, закрыв глаза и долго курил, пребывая в состоянии полной безысходности, а затем незаметно провалился в сон.
Когда я пробудился, ватную тишину подземелья нарушал лишь слабый треск горящего фитиля, да скрип нар при малейшем шевелении. Часы у меня отобрали, но по заметно укоротившейся свечке было ясно, что на дворе глубокая ночь. Судя по всему, спал я не менее четырех часов.
Несмотря на повышенную влажность в камере, во рту пересохло, а после очередной папиросы жажда только усилилась. Сознательно, или по недосмотру, но в любом случае ни поить, ни кормить тюремщики меня явно не собирались.
В конце концов, я не выдержал и преодолев брезгливость начал слизывать набухшие капли с неровных каменных стен. Незаметно для себя увлекшись этим занятием, скоротал еще как минимум час, а когда обратил внимание на стремительно уменьшающийся в размерах огарок, то понял, что вот-вот опять останусь в темноте.
Само собой ни одному слову Подосинского я не поверил и писать ничего не собирался. Но посмотреть, как мне предлагалось себя оговорить, однозначно стоило.
Читать я закончил за несколько минут до того, как слабый огонек на остатке фитиля, плавающего в заполненной расплавленным воском чаше подсвечника, нервно дернулся и испустив дух в виде сизой струи дыма, окончательно погас.
Бросив листы на стол, я сидел в полной темноте обхватив голову руками и не знал, плакать мне или смеяться. Расставленные силки сработали как нельзя лучше. Злоумышленники польстились на наживку и раскрыли себя. Только вот приманке от этого легче не стало. Подосинскому, что бы он не пел, нет никакого резона оставлять меня в живых в независимости от того, напишу я требуемые показания, или нет. Скорее, реальный шанс потянуть время появлялся в случае отказа. Утвердившись в этом решении, я на ощупь расправил пальто на занозистых досках и улегся с твердым намерением уснуть…
Из беспробудного сна меня вырвал яркий свет и опаливший лицо жар факела, который давешний громила городовой сунул прямо под самый нос. Пока я, спустив ноги с нар, протирал глаза, пытаясь спросонок понять, что происходит, в камеру ввалился Подосинский и первым делом бросился к столу. Схватив листы, на которых должны были быть записаны собственноручные показания, он через секунду в ярости швырнул их на пол, неожиданно для его комплекции резво развернулся и на пороге сквозь зубы прошипел: «К Ахмеду».
Тут же в камеру заскочил еще один знакомый бугай. Мне моментально заломили руки за спину и загнув чуть не до пола шустро поволокли по коридору в пыточную.
Азиат, такой же, как и при первой встрече голый по пояс и потный, все в том же фартуке, прохаживался между столами, в нетерпении потирая руки. Повинуясь его жесту, охранники отпустили меня. Пока палач, удовлетворенно цокая языком, кружил вокруг, я вдруг осознал, что фартук красный для того, чтобы не так бросались в глаза кровавые пятна на нем.
От этого понимания земля под ногами качнулась, а в ушах поплыл звон. Наверно поэтому я прослушал, как он что-то буркнул под нос и в наказание получил режущий удар в солнечное сплетение.
Когда удалось разогнуться и кое-как восстановить дыхание, азиат с издевательской улыбкой повторил:
— Быстро скидай одёжу, тупой ишак. Или Ахмед опять будет тебя бить.
Я не торопясь, разделся до пояса, но он отрицательно покачав головой, гаркнул:
— До голый раздевайся, — и сделал резкий обманный выпад, словно пытаясь еще раз ударить, довольно захихикав, когда я испуганно шарахнулся в сторону.
Было странно и неприятно смотреть, топчась босыми ногами по влажному, холодному камню пола, как новоявленный инквизитор по хозяйски перетряхивает мою одежду. Отложив на стол приглянувшиеся, остальное он небрежно оттолкнул ногой и махнул охранникам. А перед тем как меня поволокли вглубь помещения, мимо прошмыгнул хромой горбун, закутанный в грязный плащ с надвинутым на глаза капюшоном, на ходу подхвативший остатки облачения и бесследно растворившийся в темноте коридора.
«Безотходное производство, — сжалось сердце в тяжелом предчувствии. — Точно в расход списали… И ведь никто не узнает, где могилка моя… Спасибо огромное, господа Странники и иже с ними. Устроили приключение несчастному пенсионеру… Лучше бы я от скуки дома на диване помирал, чем под ножом у этого косоглазого изверга …»
Мысли прыгали в такт рывкам конвоиров, железной хваткой вцепившихся в мои руки. Им, казалось, доставляло особое удовольствие лишний раз причинить боль. Повинуясь указаниям азиата, громилы грубо завалили меня лицом вниз на высокую скамью и шустро накинули на руки и ноги ременные петли, веревки от которых тянулись к укрепленным на обоих торцах скамьи блокам.
Ахмед, круговыми движениями разминая плечи, прогулялся взад-вперед. От избытка чувств звонко хлопнул ладонью по моей обнаженной спине. Затем, заклекотав горлом точно гриф над падалью, подскочил к большому колесу, связанным тягами с блоками у скамьи и начал интенсивно его вращать.
Когда механизм ожил, в голове полыхнуло: «Так это ж дыба!» Тем временем азиат вовсю накручивал колесо и не успело сердце отсчитать десяток ударов, как затрещали разрываемые сухожилия. В глазах поплыла багровая муть. Я, до крови прикусив нижнюю губу, пытался протолкнуть в легкие раскаленный, уплотнившийся до каменной твердости воздух.
Молчание жертвы настолько поразило палача, что он даже ослабил натяжение, тем самым, давая мне возможность вдохнуть. Однако, убедившись в работоспособности устройства, вновь привел его в действие. Но и на этот раз я не порадовал изувера мольбами о пощаде, но продержался совсем недолго. Не имя больше сил переносить нестерпимую боль скользнул в спасительное беспамятство.