Чужая игра
Шрифт:
— Жанка не приходила? Я ей звонил.
— Не знаю. Меня не было дома.
— Значит, не приходила, — подытожил Баранкин. — А иначе дождалась бы.
— Дела давно минувших дней…
— Брось! Еще вчера она тебе на шею вешалась, о любви лепетала…
— Заткнись, мать твою!.. — сорвался я неожиданно. И тут же устыдился своей грубости: — Извини, Слав…
— Ладно, чего там…
— У Жанны теперь другой мужчина, более надежный, чем я. — Я сказал это спокойно и отстраненно. Женщины всегда в моей жизни значили мало. Как поется в песне: вот она была —
Но это совсем другое…
— И наверное, более состоятельный, — зло сказал Баранкин. — Мы ведь с тобой словно белые вороны: взяток не берем, планы оперативных мероприятий не продаем, так сказать, «заинтересованным лицам»… мордам мафиозным. — Славка смачно выругался. — А зарплаты нашей ментовской хватает только на маргарин, бутылку дешевой водки и ливерную колбасу.
— Плевать, — буркнул я в ответ.
— Брось! У меня, между прочим, семья. Это не в укор тебе, просто констатация факта. И все почему-то хотят жевать каждый день. Жена уже в моей башке дырку прогрызла. Садись за стол, картошка поджарилась.
— Семья… — Я почувствовал, как под сердце вонзилась игла. — Слава, они убили маму… Я не могу себе простить…
— Мне так жаль… Она относилась ко мне как к сыну… Ты ни в чем не виноват.
— Не виноват?! Сколько раз она просила, умоляла меня, чтобы я не шел работать в милицию?! А потом, когда заварилась вся эта каша с Шалычевым? Она как будто чуяла, чем кончится моя долбаная служба. Будь оно все проклято!
— А ты мог поступать по-иному?
— В том-то и дело, что нет. И мама это знала. И была права: в ближайшем обозримом будущем нам их не победить. Они везде, как крысы — неистребимые, всегда голодные и коварные. А нас держат на положении цепных псов, чтобы мы не давали разной нищей мелочи подбирать крохи, упавшие с их стола.
— Жадность их и погубит.
— Но мы до той поры не доживем. Мамы уже нет… Нет!
Слезы полились сами собой. Весь мой маленький мирок рухнул, и я чувствовал себя даже не сиротой, а старым калекой, прикованным к постели неизлечимой болезнью.
— Выпей… На!.. — Баранкин совал мне в руки стакан с водой.
— Не нужно… Я сейчас…
Чтобы успокоиться, мне понадобилось минут пять.
Я умылся и возвратился к Славке, который сидел с виноватым видом и нехотя ковырялся вилкой в тарелке с картошкой.
— Извини… — сказал я виновато. — Вот… раскис…
— На твоем месте я просто не знаю, что сделал бы.
— И я не знаю, что мне делать…
— Только, ради бога, не пей! — взмолился Баранкин.
— А как залить пожар в груди, Слав? Как?!
— Я не доктор, — буркнул Баранкин. — И психолог из меня аховый. Так что советовать я не мастак. Думай, ты человек умный. И не пацан.
— Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как избавиться от душевной боли, которая терзает меня днем и ночью.
— Тебе нужно быть в коллективе. Гляди, полегчает.
— Может быть… Но я как подумаю, что мне снова придется лопатить тонны человеческой грязи… смотреть на сытые морды тех, кто ворочает миллионами, которые они украли у народа… Нет! Это выше моих сил.
— Но кому-то же надо это делать.
— Надо. Только я — пас. Я сыт по горло теми играми, что устраивает власть. Нам просто не дают работать. Того не тронь, к тому даже не приближайся, потому что он обладает иммунитетом, а этого просто оставь в покое, так как он принадлежит к «семье»… Воры и предатели правят бал в стране. Их за это даже награждают. С ума сойти можно!
— Так ведь не сразу Москва строилась. Когда-нибудь придет и их черед хлебать тюремную баланду.
— Не будь наивным, Слава. Пока это время настанет, нас с тобой уже не будет.
— Придут другие…
— Уже пришли. И они считают, что зарплата — это премия к тем взяткам, что им дают.
— Ты не прав. Не все так мрачно. Например, в нашем управлении не так уж и много попутчиков. Парни работают на совесть. Конечно, все бывает. Но не нужно хаять всех скопом.
Я промолчал. На меня вдруг навалилась смертельная усталость. Мне захотелось лечь и уснуть. Наверное, расшатанные нервы властно потребовали покоя.
Славик правильно истолковал мое молчание:
— Я пойду… Держись, Серега. Как-нибудь выплывем. Вдвоем.
Баранкин встал и направился к двери.
— Стоп, чуть не забыл! — Он остановился у порога. — Заговорился… У нас теперь новый шеф. Саенко уволили по «собственному желанию».
— Да? — слабо удивился я, углубленный в свои мысли. — И кто теперь будет нам мозги компостировать?
— Полковник Латышев.
— Я такого не знаю.
— И никто его не знает. Прислали из столицы. Странная личность. Весь в шрамах, угрюмый и здоровый как бык. Мне кажется, что Латышева даже генерал опасается, непонятно почему. Неделю назад он его нам представлял.
— Боится, что подсидит. Наверняка у этого Латышева в столице есть мохнатая лапа. Но нам с тобой однохренственно, кто в седле, все равно кнута не избежать.
— Может, ты и прав…
— Кому нужна моя правота?
— И то… — Баранкин немного поколебался, с сочувствием глядя на меня, но все-таки сказал: — Твой отпуск подошел к концу. Латышев приказал, чтобы ты завтра явился на службу.
— А почему мне не позвонили?
— Потому что ты телефон отключил.
— Ах да…
Я покивал, припоминая; впрочем, после похорон мамы я заходил домой всего раз.
— И еще: я там заказал для твоей квартиры металлическую дверь. Завтра утром, после десяти, ее установят.
— Ты что, разбогател? Слава, я пустой. Мне нечем заплатить даже за телефон.
— Не переживай, все о’кей. Ребята сбросились, кто сколько мог.
— Спасибо… — Я был растроган до глубины души. — Я этого не забуду.
— Если что тебе еще нужно, ты только скажи. Мы с тобой уже не один пуд соли съели, и ты знаешь, что можешь на меня положиться.
— Слав… — Мой голос дрогнул от ненависти. — Я их все равно достану, Славка. Рано или поздно. Даже если уйду из управления. И я этих сук на суд не потащу. Я с ними разберусь по-своему… Поможешь?